Дитя фортуны

После их ухода Лайла заперлась в ванной, включила холодную воду и больше никогда не пускала в дом миссис Грэм. Лайла до конца месяца с содроганием вспоминала знак, увиденный ею на дне чашки: маленький неподвижный ребенок. Ей и раньше приходилось видеть знаки смерти, однако на сей раз ее бедное сердце едва не разбилось. С тех пор она стала осторожной: если клиентка намекала на возможную беременность, Лайла ей больше не гадала. И все же один раз она прокололась. На сеанс гадания вместе с матерью пришла школьница старших классов. Лайла беспечно налила девушке чашку чаю, чтобы та не скучала, пока будут гадать ее матери. После окончания сеанса Лайла понесла на кухню пустую чашку девушки и внезапно увидела знакомый знак. Она прямо-таки окаменела. Когда мать девушки пошла заводить машину, Лайла под каким-то предлогом затащила девушку обратно в дом. Сообщив ей о беременности, Лайла так расстроилась, что, похоже, сама нуждалась в утешении.

— Не бойтесь, со мной все будет в порядке, — сказала девушка Лайле. — Честное слово.

— Ты знала, что беременна? — спросила Лайла.

— Догадывалась, — ответила девушка.

Лайла не нашла в себе сил сказать ей все, что она увидела. Ей было невыносимо слышать, как девушка доверительно сообщила о своем намерении посещать специальную школу для молодых мам, когда, конечно, будет совершенно ясно, что ребенок жив.

В ту ночь у Лайлы поднялась температура. Утром ее подушка была насквозь мокрой от слез. Тогда она почти отказалась от гадания, особенно после того, как, посмотревшись однажды в зеркало, увидела, что стала похожа на старую гадалку из Нью-Йорка. И все же клиенты к ней ходили. Лайле удалось убедить себя, что ее работа ничем не хуже любой другой и что вряд ли она способна видеть будущее. Но иногда ей все же казалось, что видит она немного больше, чем ей хотелось бы.

Это случилось в середине теплой сухой зимы. Однажды поздно вечером раздался телефонный звонок. Лайла сразу подумала о Хелен. Сев на постели, она напряженно вслушивалась, что говорит в телефонную трубку Ричард. Было так тепло, что одежда, которую Лайла на ночь повесила сушиться, уже не была даже влажной. Но когда Ричард вернулся в спальню, он увидел, что Лайла сидит, укутавшись в шерстяное одеяло.

— Это насчет моей матери, — сказал Ричард. — Она в больнице.

Ричард опустился на краешек кровати, Лайла придвинулась к нему, но он этого даже не заметил.

— Она умирает, — произнес Ричард.

— О нет, — простонала Лайла, хотя в ее голосе слышалось: «Пожалуйста, не покидай меня».

— Завтра я уеду. Иначе может быть слишком поздно.

Лайла заказала по телефону билет, затем достала чемодан и упаковала в него вещи Ричарда.

Они ждали такси у входной двери, как вдруг Лайле показалось, что где-то рядом гудят пчелы.

— Поехали со мной, — попросил Ричард.

Но для Лайлы Нью-Йорк исчез, растворился, его больше не было на карте.

— Тебе лучше поехать одному, — ответила она. — Ты ее единственный сын. Она тебя хочет видеть.

— Ну, я покажу отцу, когда приеду, — сказал Ричард. — Почему он мне раньше не позвонил?

— Не стоит, — бросила Лайла. — Ты же знаешь своего отца.

И тогда Ричард начал плакать.

— Ну, пожалуйста, не надо, — упрашивала его Лайла. — Что толку теперь плакать?

— Не знаю, как он будет жить без нее. Вот что меня тревожит.

Подъехало такси, и Лайла проводила Ричарда до крыльца, но смотреть, как он уезжает, не стала. Они расстались впервые за много лет. И хотя Лайла панически боялась одиночества, ей нужно было побыть одной: на этой неделе у нее должны были начаться месячные, и если на этот раз снова ничего не будет, то тогда получится три месяца подряд. Каждое утро Лайла осматривала простыни. На пятый день в голове мелькнула сумасшедшая мысль о беременности, но, разумеется, она ошиблась. Лайла села у открытого окна. Близилась ночь, и Лайла все сильнее чувствовала, как ее тело словно горит в огне. Нервы обострились до предела. Она просто физически ощущала, как они пульсируют под кожей.

Ей следовало бы радоваться. Сколько лет она пыталась забеременеть только для того, чтобы порадовать Ричарда. Но на самом деле ей был нужен только один ребенок — тот, которого она потеряла. Ранняя менопауза спасла бы ее от необходимости любить ребенка, которого она считала бы чужим. Но теперь, когда прекратилось все, что делало ее женщиной, Лайла расстроилась гораздо больше, чем ожидала. Она впала в глубокое уныние: не отвечала на стук соседей, не одевалась, а когда Ричард звонил ей из Нью-Йорка, не узнавала его голос. Через восемь дней, когда Ричард вернулся, Лайла поняла, что они оба уже не такие, как прежде. Такси подъехало к дому поздно вечером. Лайла уже спала, когда Ричард тихо вошел в спальню и лег рядом с ней. Почувствовав на себе его взгляд, Лайла проснулась. Ей снилось, что в родительской квартире, где она когда-то жила, вместо мебели были одни циновки, а чай наливали из серебряного самовара, стоявшего на полу посреди комнаты.

— Она сильно мучилась? — спросила Лайла.

— Она меня не узнала, — ответил Ричард.

— Не может быть. Ты ее единственный сын и, конечно же, она тебя узнала.