Дитя двух миров

Шепотка переполняли впечатления, а я с беспокойством посмотрела на Причесаха — неужели у него хватило ума потащить ребёнка к порталам? Оттуда ведь, насколько я помню, имеют обыкновение вылезать не только безбашенные попаданцы из разных миров, но и кое-кто поопаснее. Чем у нас там крыта крыша этого лесного домика? Вот-вот, об этом и речь. Балбес он всё-таки, честное слово…

— Не волнуйся, — лихой охотник на лярв понял меня с полумысли. — Во-первых, мы были только у пустых порталов, где ничего не вызревало; во-вторых, не подходили к ним слишком близко. А в-третьих, — он улыбнулся, — разве я стал бы подвергать опасности жизнь твоего сына? Он ведь не только твой сын, но и сын этого мира, сын…

И тут случилось неожиданное.

Шепоток внимательно посмотрел на де Ликатеса, потом на меня, затем снова перевёл взгляд на де Ликатеса.

— Я знал, — произнёс он очень по-взрослому. — Знал.

А потом он подошёл к де Ликатесу, взял его за руку и сказал срывающимся голоском:

— Папа, почему ты так долго не приходил? Я так тебя ждал… Я знаю, трудно пройти между мирами, но почему ты так долго не приходил? Мне было без тебя плохо, и маме тоже.

Я выронила бокал, который держала в руках. Бокал упал на стол, но не разбился — металлический потому что. В горле застрял горячий комок. Немая сцена называется.

Дети смотрят на мир совсем другими глазами — не так, как взрослые. Для детей всё просто: если рядом с ними мужчина и женщина, которых явно что-то связывает (а это ведь видно и без хитрой магии), значит, это мои папа и мама. Это только потом дети узнают, что в жизни не всё так просто… И Шепоток наверняка увидел тонкие нити, соединяющие меня и Хрума, и сделал вывод — такой, который показался ему единственно правильным. В другой ситуации я бы искренне порадовалась такому открытию моего сына (незримые для обычных людей нити между мужчиной и женщиной означают, что они любят друг друга), но сейчас… Ведь эххи не врут — что ответит Хрум? Он скажет правду, и этим сделает Шепотку больно! Господи, что же мне делать?

— Папа, почему ты молчишь?

«Хрум, любимый, — мысленно заклинала я, — ну соври, ну что тебе стоит? Ведь ты же сам говорил, что ради меня ты нарушил бы этот ваш дурацкий запрет насчёт нельзя убивать жителей других миров, а сейчас тебе не надо никого убивать — тебе надо спасать! Спасать — и кого? Маленького ребёнка, который счастлив, а после твоих слов может стать несчастным! Хрум, миленький, ну соври, ну пожалуйста! Когда-нибудь потом, когда будет можно, мы с тобой расскажем ему всю правду, а сейчас соври! Хрум! Умоляю тебя — соври!!!».

Я видела, что рыцарь колеблется — его лицо было растерянным. Боевой маг присел на корточки перед Шепотком, осторожно обнял его за плечи и заглянул в глаза. Шепоток ждал.

«Хрум, соври!!!! Если ты сейчас скажешь правду, я тебя возненавижу!!!»

— Малыш, — голос рыцаря дрогнул, — ты действительно сын этого мира, в твоих жилах течёт эххийская кровь. Я теперь всегда буду рядом с тобой и с твоей мамой, потому что я вас обоих люблю. Но я…

Я закрыла глаза — не хочу я видеть того, что будет дальше…

Герцог не договорил — он прервался на полуслове, а я кожей почувствовала: вокруг нас творится что-то недоброе. Я поспешно открыла глаза и не поняла, что случилось.

Свет померк — солнце, заслонённое чем-то тёмным и очень большим, больше не било в окна избушки мага Причесаха, стража Рощи Порталов. Уютный домик содрогнулся, стены пошатнулись, заскрипели брёвна, трущиеся друг о друга.

А снаружи часто и гулко захлопали широкие кожистые крылья, словно там металась целая стая гигантских летучих мышей. Знакомый звук — я его уже слышала…

«Горгульи? — подумала я. — Или… Неужели драконы?!».

Глава 11

Темнота, и в этой темноте кто-то словно проводит мне по лицу мокрым полотенцем. С усилием разлепляю глаза.

Надо мной склонился Хрум, вот только я скорее догадалась, что это он, чем узнала его. Рыцарь выглядел ужасно: весь в крови, ожог во всю щёку, спалённая борода, от одежды одни обгорелые лохмотья. Ну да, он же дрался без доспехов, в чём был, вот и… Хотя магия — это дело такое, тут и кольчуга не сильно поможет. Влажного полотенца не было — де Ликатес привёл меня в чувство ладонью. Ладонь у него тоже была в крови, но, похоже, в чужой — в какой-то зеленоватой. Наверно, это кровь этих, которые на нас напали, — ихор называется. А где… Где мой Шепоток?!

Приподнимаюсь на локтях — локти скользят по ещё горячей золе. Хрум помогает — поддерживает меня за плечи. Пошатываясь, встаю, машинально отряхивая грязные джинсы. Оглядываюсь — картина Карла Брюллова «Последний день Помпеи». Или первый день после Апокалипсиса…

Вместо весёлых зелёных деревьев, подступавших почти вплотную к избушке лесника, — голые обожжённые стволы, торчащие, словно обугленные кости — ни веток, ни коры. Тунгусский метеорит упал — тьфу ты, чушь какая в голову лезет…