Диссонанс

– Нет, пап, пожалуйста, сядь, – возразила мама.

– Я нужен Роуз! Она где-то там, Уинни. Я обещал, что найду ее.

Моя мама играла в семье несколько важных ролей. Она была скрепляющим цементом, фундаментом, компасом. Но самое главное – она была тем, кто принимает трудные решения. Мы бежали к отцу, разбив коленку, чтобы он продезинфицировал ссадину и заклеил ее пластырем, а затем поцеловал пострадавшую и вручил ей в качестве утешения кусочек печенья. Но когда кто-то из нас ломал руку или ногу, мы обращались за помощью к матери. Именно она, не теряя головы, вызывала нам «Скорую», чтобы мы как можно скорее оказались в приемном покое больницы. Она была такой целеустремленной, излучала такую энергию и силу, что как-то забывалось, что она, когда мой дед потерял жену, лишилась матери.

Ее ладонь, удерживавшая Монти за предплечье, ослабла. Дед, пользуясь моментом, встал и зашагал прочь, одной рукой поддергивая штаны цвета хаки, а другую вытянув вперед в поисках ближайшего перехода. Отец напружинился, явно намереваясь догнать его и сгрести в охапку, но я знала, что поймать Монти нелегко. Мне пришло в голову, что лучший способ остановить деда – отвлечь его внимание. Или, точнее, привлечь его.

– А как же шоколадный кекс? – громко спросила я. – Мама приготовила его на десерт – я видела. И еще мороженое. Неужели ты не хочешь попробовать кекс а ла мод?

Монти остановился.

– А ла мод?

– Это значит – кекс с мороженым, – пояснила Адди.

– Я в курсе, что это значит.

Монти пригладил ладонью растрепавшиеся седые волосы.

– Ты получишь угловую часть, – продолжила соблазнять я.

Он медленно, словно делая всем присутствующим одолжение, вернулся к столу и сел. Мама облегченно вздохнула, а папа ободряющим жестом взял ее руку в свою.

Адди встала, сходила в кухню, принесла десерт и принялась его резать и раскладывать по тарелкам. Прикончив половину своей порции, Монти произнес:

– Значит, вопрос решен. Я присмотрю за девочками.

Мои родители вели молчаливый диалог, в котором слова заменяли наклоны головы, выражение глаз и движения бровей. Содержание его было понятно только его участникам. После паузы отец неохотно проговорил:

– Ты должен будешь смотреть за ними в оба, Монтроуз. Особенно за Дэл.

Я мысленно выругалась, но мама, видя, что я собираюсь возразить, предостерегающе покачала головой. Значение этого жеста было более чем очевидно: не спорь.

Идея поручить Монти присматривать за нами была абсурдной. Он зачастую не помнил, какой на дворе год и где у нас хранится молоко, но Путешествовать с ним, безусловно, было бы веселее и интереснее, чем с Адди, которую, судя по выражению ее лица, грызли два чувства: уязвленная гордость и ярость по поводу того, что ее отстранили от процесса моего воспитания, заменив кем-то другим.

– Лично я не возражаю, – сказала я. – Мне нравится проводить время с дедушкой.

Мама вопросительно посмотрела на Адди. Та, сделав над собой усилие, принужденно улыбнулась:

– Да, конечно.

– Отлично. Я дам знать об этом Совету.

Мама отряхнула руки, словно давая понять, что вопросы решены и все в полном порядке.

Монти встал из-за стола и отправился на улицу. Отец двинулся за ним следом. Адди поднялась на второй этаж, в свою комнату, чтобы предаться хандре. Я же забралась на чердак.

Мы с Адди жили в одной комнате до тех пор, пока мне не исполнилось десять лет. Когда это произошло, родители предложили мне переселиться в одно из чердачных помещений. Я сделала это в тот же день. Летом в моем жилище стояла удушающая жара, зимой – лютая стужа, но это было мое, и только мое, личное пространство. К тому же ведущая туда крутая и шаткая лестница была достаточно надежной защитой от чрезмерно частых визитов гостей и родственников.

Интерьер моей комнаты не был выдержан в каком-то стиле – скорее это было их смешение. Окна странной формы, потолок наклонный. Я обставила ее старой мебелью и тем, что не поместилось в других комнатах – в ней, например, стоял обитый бутылочно-зеленой тканью шезлонг, потрепанный кожаный стул и огромный чемодан с медными застежками. Столом мне служила старая дверь, взгроможденная на козлы для пилки дров. Она была почти не видна под кипами нотных тетрадей и ворохами карт.

Вдоль балок и над окнами я развесила звездочки оригами – это была моя собственная разноцветная вселенная. Они закачались на веревочках, когда я захлопнула дверь. Войдя, я взяла в руки скрипку.

Ничто так не восхищало меня и не помогало отвлечься от неприятностей, как музыка Баха. Она была нелегка для исполнения, но, погружаясь в нее, я забывала обо всем. Когда-то скрипка принадлежала моей бабушке, а еще раньше – ее бабушке. Чистый, сильный звук, лившийся из-под смычка, дал мне возможность выплеснуть из души весь гнев, который я ощущала, но не могла выразить на Совете.

Сыграв одну пьесу, я начала другую. В это время в комнату вошла мама.

– Очень хорошо, – похвалила она меня. – Но, по-моему, слишком быстро. Разве эту пьесу не следует играть в темпе ларго?

Разумеется, этого комментария следовало ожидать. Я сыграла последние такты еще быстрее и закончила произведение залихватской трелью.