Читаем Диссиденты полностью

– Мы, – говорит он, – твои друзья и желаем тебе самого лучшего, ты это знаешь. Мы с уважением, даже с восхищением следим за твоей, засранца, деятельностью. Не раз и не два выручали тебя, а секли, мать-перемать, всегда за дело, чтобы не заносился. – Голос его крепчает, в бархате появляются стальные нотки. – Мы любим и Кирилла, твоего недоношенного брата, и этого мужественного старпера, твоего отца, взрастившего таких соколов, и жену его Лидочку, – чмок ее в руку. – У тебя трезвый ум, – подносит палец к виску, – и доброе сердце, – опускает руку к желудку, – ты понимаешь, что е-дин-ствен-ный выход для вас – это уехать, иначе беда, иначе Кириллу хана, он в лагере загнется, а нет, так получит финку в бок в порядке последнего тебе предупреждения. Так скажи свое благородное слово, и мы, мать-перемать, подбросим тебя до потолка и станем страшно пить.

Все головы повернуты к Саше, дюжина глаз вперилась в его лицо. Оно немного расстроено, когда он тихо произносит:

– В этой ситуации, Спартак Николаевич, навязанной нам КГБ, каждый должен решать за себя. Я остаюсь.

– Позволь, позволь, как это «каждый за себя», когда вы все связаны?

– Но решает каждый за себя.

– Что ты хреновину (сказано сильнее) порешь? – в голосе Спартака ни ворсинки бархата, он колюч. – Сказано: всем вместе; одному в лес, другим по дрова не получится. Либо всем ехать, либо тебе с братом садиться.

– Я готов, – твердо заявляет Саша.

– А Кирилл? – спрашиваю я.

– Это его дело.

– Как же его? – срывается с голоса Люда (дочь Спартака. – А.П.). – Как же его, когда хочет он, не хочет, а садиться придется, если ты откажешься ехать?!

– Мы еще давно решили втроем идти до конца, так ведь, папа?

Вспоминаю. Верно, решили, но…

– Кто же мог предвидеть такое положение? Мы его не предусмотрели, не предполагали возможность заложничества.

– Значит, ошиблись и надо платить за ошибку. Или теперь трусим? За трусость тоже приходится расплачиваться.

Я растерян. В самом деле, внушал мальчикам и себе стойкость, а как дошло до опасной черты, пасую.

– В этом есть логика, – нерешительно замечаю, – но логика…

Выражаюсь туманно, и вряд ли он, да и другие меня понимают, мне трудно дается то, что хочу высказать. Что на логику следует опираться с оглядкой, она оформляет наши желания, порой неосознанные, охотно подбирает аргументы, столь же несокрушимые, как и противоположные. Как обычно, я ненаходчив, говорю неубедительно.

– Какого хрена (сказано сильнее) тут логика! – свирепеет Спартак. – Посылает брата на смерть и толкует про логику!

Лида порывается что-то сказать, но из деликатности не может нас прервать. Тихий голос ее тонет в перепалке, и она только берет за руки то одного, то другого.

– Тише, – орет Павлик (сын Спартака. – А.П.), – Лидия Алексеевна скажет!

Умолкаем.

– Ты вот, Саша, говоришь, что решили идти до конца, – Саша подтверждает кивком головы. – Но скажи, – продолжает она, – выясняли вы, что каждый считает своим концом?

– Ве-е-ерно! – восторженно кричит Павлик. – Вот вам и логика!

– Для тебя, возможно, концом представляется расстрел, для Кирилла – семь лет политического лагеря, для отца – еще что-нибудь. Если уж ты такой логик, то почему не уточнил заранее понятие конца?

– Конец – это предельный конец, – уточняет Саша.

– Извини, – вмешиваюсь я, – если бы при вступлении в демократическое движение подразумевалась готовность к смертной казни, в нем бы участвовали раз-два и обчелся человек. Лида верно говорит о том, что такое конец, мы не договаривались. Я подразумеваю тюрьму, ссылку, лагерь, эмиграцию. А Кириллу грозит гибель. Это, возможно, твой конец, но не его.

– Почему гибель? Через уголовные лагеря прошли сотни политических, по 190-й их сажают с уголовниками и ничего, выходят.

– А кто недавно говорил мне, что на Феликса Сереброва уже было два покушения, не ты ли? Он осторожный, опытный, сильный боец и опасается за свою жизнь. Сереброву осталось полгода, Кириллу предстоят пять лет. Он физически ослаблен, возбудим, самолюбив, и на него уже было покушение на воле.

– Н-ну, преувеличено, преувеличено, вы хотите из Кирилла сделать идиота.

Еще немного продолжается вялый обмен мыслей и чувств. Устали, нужен перерыв. Саша уходит, и мы погружаемся в унылые размышления. Я думаю о том, что предпринять.

Саша поехал к друзьям. Он расскажет, что здесь произошло, повторит свои аргументы, но изложит ли наши, сомнительно. А друзья деликатны, а друзья не захотят ему докучать, они его любят и, скорее всего, поддержат его героическую позицию, что им Кирилл. И это укрепит Сашу, заглушит остатки сомнений, придаст силы для неправого дела.

Я не хочу на него давить, но имею ли я право молчать, если он собирается прибегнуть к недомолвкам, вывертам? А на это он, кажется, способен, ушел же он только что от серьезного обсуждения.

– Джентльменство, – говорю я, – отличная вещь, но только с джентльменами, все с этим согласны?

Перейти на страницу:

Похожие книги