Она подняла руку и вытерла глаз. Слезы мешали смотреть, как несется мимо трава, и мелькают деревья в лесополосе.
В голове все ходило по кругу, снова и снова возвращая ее в неумолимое. Он такой. Такой — самый нужный, самый настоящий. И пусть бы он, и больше никогда, никого. А еще у него такие ресницы, и на нижнем веке сидит крошечная родинка, как зернышко мака, Ленка подумала сперва — запачкался, тронула пальцем, чтоб убрать. Ресницы щекотные такие.
Она снова хотела чертыхнуться, потому что опять, и сколько же можно…
Так. На чем остановилась-то… Ага, если Гена прав, то может, и насчет секса он прав тоже. Может быть то, что в ней сейчас, оно будет и еще с кем-то, ну например, с Пашкой, он просил и ждет. И ведь не узнаешь, пока не попробуешь, потому что скажи ей кто пару месяцев назад, что она такое будет чувствовать, с такой силой, да посмеялась бы только.
За стеклом медленно пролетали белые клочья тумана, так странно — только что сыпался невидный какой-то снежок, и вдруг — будто в облако въехали.
Ленка пересела на свободное сиденье ближе к проходу, высунулась, поглядеть в переднее стекло. И не увидела дороги. Вообще ничего не увидела, лишь белая плотная каша равнодушно принимала в себя послушных шоферу пассажиров, и он вез их, потому что так положено, так — можно, и у них в это белое месиво без картинок есть нормальные, купленные в кассе билеты.
Такие же, как Ленкин билет, обратно, в ее обычную, нормальную разрешенную жизнь.