Директор

– Вместе. И вы могли бы больше мне помогать, – пробормотала Одри.

– Я с удовольствием помогу тебе отнести эти ногти в лабораторию.

Берт Коопманс явно удивился появлению Роя Багби, но ничего не сказал и положил на длинный лабораторный стол два листа копировальной бумаги. Достав из конверта два маленьких пакетика, он по очереди вскрыл их одноразовым скальпелем и высыпал их содержимое на листы бумаги.

– Как я и говорил, это какая-то зеленая грязь, – заявил Берт.

Они с Одри наклонились над бумагой. На них были хирургические маски, чтобы дыханием не сдуло что-нибудь случайно на пол. Багби отказался от предложенной ему маски.

– Может, посмотреть под микроскопом? – предложила Одри.

– Уже смотрел, но ничего интересного не увидел. – Берт поковырялся в комочках грязи деревянной лопаточкой. – Песок, какой-то мелкий зеленый порошок, какие-то катышки… Можешь отправить это в главную криминалистическую лабораторию штата, но там тебе скажут то же самое, и ответ придет через шесть недель.

– Я скажу вам, что это такое без всякого микроскопа! – заявил вдруг Багби.

– Неужели? – Берт и Одри переглянулись.

– У вас нет перед домом лужайки. А то вы знали бы, что это семя для гидропосева.

– А что это такое? – спросила Одри.

– Это семена травы в воде вперемешку со всякой дрянью. С измельченной газетой и все такое. Гидропосев используют, когда надо быстро засеять большую лужайку. Мне самому он не нравится. В этой жиже полно сорняков.

– А откуда зеленый цвет? – спросила Одри.

– Наверняка это краситель, – сказал Берт, почесав себе в затылке. – А катышки – это мульча.

– Что-то я не заметила перед домом у Стадлера свежезасеянной лужайки, – сказала Одри.

– О чем ты говоришь! – с важным видом заявил Багби. – Это не лужайка. Какая только дрянь у него не растет: росичка, широколистные сорняки!

– Вижу, вы знаток трав и злаков, – сказал Берт. – Так может, и ваш труп при жизни увлекался садоводством?

– Нет, – убежденно сказала Одри. – Он всю жизнь моделировал новые стулья на «Стрэттоне» и гнул железяки. Наверняка он ненавидел все живое. Я уверена, что эти семена оттуда, где его убили!

14

Кладбище на Тихой Горе было не самым большим и не самым ухоженным в Фенвике. Оно находилось у обрыва над автострадой и казалось всеми заброшенным. Ник никогда не бывал здесь раньше. Впрочем, он в принципе недолюбливал кладбища и по возможности их избегал. Если ему необходимо было идти на похороны, он отправлялся в церковь или в морг и удалялся, когда остальные отправлялись на кладбище. После похорон Лауры его отношение к кладбищам, разумеется, не изменилось в лучшую сторону.

Но сегодня посещения кладбища ему было не избежать, потому что он припозднился из-за неотложных переговоров с директорами «Стилкейса» и «Германа Миллера» по вопросу лоббирования важного для производителей мебели законопроекта, вынесенного в конгресс.

Ник оставил автомобиль неподалеку от того места, где разворачивалась погребальная церемония. Всего вокруг могилы собралось десять-двенадцать человек в траурных одеяниях. Среди них был священник, миловидная негритянка, пожилая чета, пять или шесть человек, явно работавших вместе со Стадлером на заводе, и хорошенькая девушка, наверняка дочь покойного. Она была невысокого роста, изящная, с большими глазами и торчащими в разные стороны, как у панка, короткими волосами. В газете писали, что ей двадцать девять лет от роду и живет она в Чикаго.

Ник осторожно приблизился. Священник говорил над гробом: «…Отче наш, благослови гроб сей брата нашего Эндрю, да покоится в нем с миром до пробуждения для вечной жизни и да узрит лицом к лицу Тебя, предвечного Господа нашего, ибо Твои сила и слава и ныне, и присно, и во веки веков…»

Рев проносившихся по автостраде автомобилей заглушал слова священника.

Некоторые из собравшихся повернулись и взглянули на Ника. Рабочие со «Стрэттона» узнали его и некоторое время старались испепелить его гневными взглядами. Красавица дочь Стадлера выглядела ошеломленной и оцепеневшей, как лань в свете прожекторов. Рядом с ней стояла миловидная негритянка. У нее по щекам катились слезы, но они не замутнили ее пронзительного взгляда. Ник не знал, кто это, хотя в Фенвике было не так уж много негров.

Ник не был готов к виду гроба из полированного красного дерева, возвышающегося на задрапированном зеленым бархатом устройстве, которому предстояло опустить его в могилу. Вид гроба сразил Ника. Гроб показался ему огромным и еще более страшным, чем труп Эндрю Стадлера на лужайке у него перед домом. В этом гробе читался окончательный приговор человеку, имевшему когда-то семью, или хотя бы дочь, и друзей. Пусть он был опасным, неизлечимым шизофреником, но при этом он был и отцом. Отцом этой прелестной молодой женщины с молочно-белой кожей. У Ника из глаз потекли слезы. Ему стало неловко.

Негритянка вновь покосилась на него. Кто же она такая?

Рабочие со «Стрэттона» тоже заметили его слезы и наверняка прокляли его лицемерие. Ник-Мясник проливает крокодиловы слезы над могилой их старого товарища, которого загнал в гроб своими руками! Омерзительное зрелище!