Димитрий Самозванец

Уже суровый Потапенко, верный исполнитель воли атаманской, готов был побросать в море несчастные жертвы, но Лжедимитрий и Меховецкий стали умолять атамана о пощаде безвинных. Долго атаман не соглашался, наконец убедился мнением Лжедимитрия, что лучше воспитать этих турчонков для казацкого войска и после заставить губить прежних своих единоверцев. Этот род мщения показался атаману приличным, и он даровал жизнь пленным мальчикам.

Сильный попутный ветер быстро гнал легкие суда к устью Днепра, и надежда вскоре увидеть Запорожье радовала сердца. Но с видом берегов показались и галеры турецкие, которые, узнав в Крыму о походе казаков, заградили вход в устье. Атаман скрежетал зубами от злобы, что раны не позволяли ему сразиться и что, подвергая суда выстрелам пушечным, он может лишиться добычи. Он дал знак пуститься снова в открытое море и уйти из виду галер. Ночью казачья флотилия снова приблизилась к берегу в заливе, в четырех милях на восток от Очакова. В этом месте море не глубже одного фута. Казаки бросились в воду и на руках вынесли свои лодки на берег, выгрузили их и расположились здесь станом. На другой день начали переволакивать ладьи в Днепр чрез долину, на пространстве полуторы версты, и к вечеру уже атаманское знамя развевалось среди Днепра, между тем как турецкие галеры кружили возле устья сей реки, тщетно ожидая возвращения казачьей флотилии[171].

Целое войско ожидало на берегу прибытия своих товарищей и приняло их с колокольным звоном и пушечными выстрелами. Атаман с торжеством внес знамя в церковь, поздоровался с войском и всенародно рассказал о всех обстоятельствах похода, представив особенно отличившихся, в числе которых были Лжедимитрий и Меховецкий. Добычу в товарах и драгоценностях снесли в войсковой скарбец, а наличные деньги разделили между участниками похода, кроме десятой части, определенной на общественные издержки.

Наступила зима, и казаки запировали в Сечи. По очереди они выходили в свои слободы и оставались там до тех пор, пока не истрачивали своего денежного запаса. Тогда возвращались в Сечь, чтоб упиваться на счет общественной казны. Такая грубая, развратная жизнь не могла нравиться Лжедимитрию, который оставался в совершенном бездействии. Он вознамерился оставить Сечь и открылся в этом Меховецкому.

— Любопытен я знать, — сказал однажды Лжедимитрий Меховецкому, — что привело тебя в Сечь? Ты богат, один сын у отца, для тебя открыто самое блистательное поприще в отечестве. Верно, какой-нибудь невольный проступок заставил тебя бежать к этим варварам?

— Ошибаешься, друг мой! — отвечал Меховецкий. — Пришел я сюда единственно от скуки, отчасти из любопытства, и бежал от бездействия. Мне наскучило гоняться за зайцами в моих поместьях; нега городов не имеет для меня прелести; в войске королевском не хочу служить; мне несносна строгая подчиненность, введенная Жолкевским и Ходкевичем. И так я решился повоевать под запорожскими знаменами. Но, признаюсь, мне уже наскучили грубость и варварство этих дикарей, и я на сих днях намерен возвратиться домой. Я думаю отправиться в Испанию и там вступить в службу. Давно уже имел я намерение составить отряд охотников и искать славы в отдаленных странах. Буйное и многочисленное наше юношество скучает мирною жизнью и не любит такой войны, какую ведет король с шведами. Это война раков с лягушками! Нам надобно обширное поприще, деятельность, предприятия отчаянные!

— Скоро откроется вам к этому случай, — возразил Лжедимитрий. — Между тем я сам скучаю в этой дичи. Сего дня пойду проститься с атаманом, а завтра отправимся вместе в Львов, ежели хочешь.

— По рукам! — воскликнул Меховецкий. — Правда, что здесь можно научиться презирать жизнь и опасности, но кто не находит удовольствия в пьянстве и разврате, для того нет здесь никакой награды. Слава запорожца не простирается за пределы Сечи!

— Я видел твое мужество, знаю твое благоразумие и вскоре открою тебе блестящий путь к славе, которая озарит твое имя в поздние времена. Будь терпелив и верь мне, — сказал Лжедимитрий.

— Ты мне откроешь путь к славе? — возразил с удивлением Меховецкий. — Каким образом?

— Увидишь, будь только терпелив. Но пора идти к атаману.

— Пойдем вместе, — примолвил Меховецкий.

— Нет, я должен говорить с ним наедине, по весьма важному делу, — сказав сие, Лжедимитрий отправился в атаманский курень.

— Будь здоров, мой храбрый Дмитрий! — воскликнул атаман, лишь только Лжедимитрий переступил чрез порог. — Что, научился ли ты попивать от скуки водочку? На, выкушай за мое здоровье!

— Здоровья тебе желаю, а пить не стану, — отвечал Лжедимитрий. — Я рад, что застал тебя одного, и хочу переговорить с тобою.

— Садись и говори, я буду слушать.

— Не знаю, дошли ли до тебя вести из Москвы, что царевич Димитрий Иванович жив и намерен отнять свою вотчину, Московское государство, у похитителя, Бориса Годунова, — сказал Лжедимитрий.

— Что он жив, об этом писал ко мне чрез тебя приятель мой, поп Михаила. А чтоб он хотел отнимать царство у Бориса, то хотя и думаю, что так быть должно, но про это не слыхал, — отвечал атаман.