Димитрий Самозванец

— Оттого именно, что царь к ним благоволит и хочет их возвысить, нам должно погубить их, — сказал он. — Федосья, немудрено погубить виновных. Для этого не надобно ни чародейства, ни твоей помощи. Я хочу истребить сильных и знаменитых, а кто знаменитее Романовых в Русском царстве! Вину мы им сыщем, а предлог готов. Они родня покойному царю Федору Ивановичу, имеют первое право на престол царский… Следовательно, они должны быть обвинены в злоумышлении на погубление царя Бориса Федоровича и в намерении овладеть престолом. Понимаешь ли меня? Свидетелей и улики — найдем! Ты поможешь мне, любезная Федосья, не правда ли? Но если хочешь угодить мне, не спорь о Романовых. Они первые должны погибнуть. За ними легко будет обвинить других. Как срубим дуб, орлы разлетятся, орлята сами попадают на землю — а место наше!

— Делай, что тебе угодно! — сказала Федосья.

Боярин взял перо и, написав несколько строк, сказал:

— Да погибнет ненавистный род князей Черкасских! Они также свойственники покойного царя и Романовых.

— Пиши князей Шестуновых, — примолвила Федосья. — Князь Федор неотступно просил тебя помириться с женою и бросить меня, несчастную.

Боярин написал и сказал:

— Уж коли губить Шестуновых, так туда же дорога князьям Репниным и Сицким, их родственникам и приятелям. Князь Иван Васильевич Сицкой голосит в Думе Боярской и часто отвергает мои предложения. Вечная ему память! — примолвил боярин, улыбнувшись.

— Ну, так вечная память! — повторила Федосья.

Боярин стал снова писать, приговаривая:

— Вечная память знаменитому боярину, любимцу покойного царя Ивана Васильевича, Богдану Яковлевичу Вельскому! Аминь!

— Что ты это, Семен! — воскликнула Федосья. — Боярин Вельский — друг царя исстари, помог ему сесть на престол, возвысил род ваш…

— А теперь, когда более ничего не может сделать, так в землю, чтоб не заваливал дороги и не припоминал старины царю Борису. Вечная память!

— Вряд ли успеешь! — примолвила Федосья.

— Так ты поможешь, — возразил боярин. — С Вельским должны погибнуть князья Милославские, родственники его и старинные приятели. Мои первые злодеи князья Шуйские, которые и в Думе и на пирах явно враждуют со мною и, наконец, клеврет их и друг печатник Щелкалов.

— Воля твоя, Семен, но ты затеваешь не по силам! — сказала Федосья. — Щелкалов — старый друг и товарищ царский, добрый и смирный старичишка: он корпит над своими бумагами и не мешается ни в какие дела, кроме посольских. Он прославился заслугами и милостью трех царей от Иоанна до Бориса. Его тебе не удастся свергнуть, да я не вижу, для чего?

— Удастся или не удастся — увидим, а нужно для того, чтоб дать это место брату моему или взять себе. Он друг Вельского, Шуйских, Романовых — вот и преступление!

— Пиши князя Бахтеярова-Ростовского, — сказала Федосья. — Он не послушал просьбы моей и не освободил от правежа купца Голубцова.

— Готово, — сказал боярин. — Но я забыл Карповых, — примолвил он. — Это старинные враги Годуновых. Пришла пора от них избавиться[127].

— На первый случай довольно, — сказала Федосья. — Вот уже одиннадцать первостатейных боярских и княжеских родов, а всего будет душ до сорока. Не надобно слишком пугать царя большим числом; ты знаешь, что он неохотно решается на строгие меры, и тут нельзя будет работать исподтишка, как он любит, а надобно будет ударить лицом к лицу, при солнечном свете. Умерь свой жар, Семен! Одиннадцать родов поведут за собою много других, а как начнется дело да розыск, так явятся и доносчики, и свидетели, и улики. Поверь мне, довольствуйся на первый раз этим.

— Послушаюсь тебя, делать нечего, — отвечал боярин, положив перо, — надобно было бы еще вписать десятка два. Но ты правду говоришь, как начнется розыск над первыми родами, то явятся и доносчики. Тогда будет легче работать. Ну, прощай, моя любезная Федосья! Благодарю тебя и вовеки не забуду твоей прислуги. Все твое: и я сам, и все, что имею! Пекись только о том, чтоб я был в милости у царя и мог губить моих завистников, — боярин обнял, поцеловал свою любовницу и, свернув бумагу, пошел к себе в дом. Федосья, провожая его до ворот, сказала ему:

— Не забудь же, Семен, донести царю, что эти имена я велела тебе написать, смотря в мое стальное зеркало, которое ты у меня видел.

— Конечно, это твое дело, — примолвил боярин, улыбаясь. — Я только посланец твой и исполнитель воли царской!

ГЛАВА II Беглецы. История чернеца Леонида