Димитрий Самозванец

— Полно, дедушка, тосковать по-пустому, — сказал молодой писец. — Кликуша эта просто бешеная баба, мелет вздор, что уши вянут! Привиделся ей Углич с колоколом, буря среди красного дня и огонь перед морозами! Морочит народ; а. как бы недельные приставы прислушали, то захлестали бы бабу так, что и черт из нее вылез бы, как ворона из старого гнезда. Что мудреного, что лисицы пробежали городом? Верно, кто-нибудь привез на продажу да выпустил ненарочно.

— Не греши, сынок, не греши! — сказал старик. — В кликуше сидит дьявол, а он не боится ни приставов, ни дьяков.

— Да оттого, что они родные братья! — воскликнул стрелец.

— Эй, не смейтесь вы, молодцы! — возразил старик, — не яйцам учить кур; не вам, молокососам, толковать нам, старикам, о чудесах. Знаете ли вы, что значит углицкая кровь, углицкий колокол? Не знаете или не помните. А где погубили-то царевича Димитрия Ивановича? Ведь царская кровь святая, и за нее придется отвечать всему народу православному, как евреям за кровь Спасителя. Не кликуша накликала это, а то же говорят люди письменные, святители, честные монахи, схимники. Невинная кровь вопиет на небо! Господи, прости и помилуй! — Старик перекрестился и замолчал.

— Послушай, дедушка! Если ты только об этом кручинишься, так успокойся. Скажу тебе за великую тайну, и тебе, братец Алеша, что царевич Димитрий Иванович не убит в Угличе, а жив и здоров, как мы.

— Царевич Димитрий жив! — воскликнули в один голос старик и молодой писец.

— Тише, тише! — возразил стрелец. — Мне сказал это десятник наш Петрушка Лукин. Он слышал это от какого-то молодца в кружале на Бальчуге. Этот молодец бросил им на стол кучу серебра, велев пить за здоровье царевича Димитрия. Десятник закричал было «слово и дело», но молодец скрылся, и Петрушка промолчал на допросе, что слышал, а сказал только, что пьяный удалец бранил царя. Какой-то чернец дал также деньги нищим, чтоб молились за здоровье царевича Димитрия, примолвив, что он жив и здоров. Вот видишь ли, что кликуша не лжет.

— Царевич жив! — сказал старик. — Господи, спаси его! Увидим ли мы его, родимого, наше красное солнышко?

— Уж когда жив, так, верно, он не оставит нас, своих деток, — отвечал писец. — Была бы весть справедлива.

— Кому выдумать такое диво! — воскливнул стрелец. — Не был бы жив — так и вестей бы не было об нем.

— А все-таки кликуша сказала правду, — возразил старик, — ведь и за него пролито много невинной крови в Угличе, а когда бы Бог привел его к нам, то уж не обошлось бы без великой беды. Что пришлось бы делать царю Борису Федоровичу?

— Уж это не наше дело, дедушка, — сказал писец, — кто как постелет, так и выспится.

— Где ж укрывается наш царевич, наша надежда? — спросил старик.

— Одному Богу ведомо! — отвечал стрелец.

— Конечно, Бог хранит его. Куда ему, бедному, приклонить голову? Отчину-то его, матушку Россию, прибрал царь Борис Федорович! — сказал старик.

— Поживем, увидим; только чур никому ни слова, а то и мне и вам — погибель! — сказал стрелец.

— Пора домой, народ расходится, — примолвил старик. — Смотри, как все перешептываются, как все приуныли. Кликуша напугала народ; да нельзя и не бояться наважденного дьяволом. Я думаю, что и эти лисицы — оборотни. Как бы им уйти посреди народа? Ох, детки, быть большой беде! Сердце-вещун говорит что-то недоброе. Зайти-ка к вечерне да помолиться за здоровье царевича Димитрия: да здравствует он многия лета!

ГЛАВА VI Счастье честолюбцев. Царский шут. Слабость сильных. Донос. Льстец. Царская палка

Отдохнув после обеда, царь Борис Федорович сидел у окна в своей палате и смотрел на обширную Москву, которой концы скрывались от глаз в синем тумане. Погруженный в думу, он не приметил, как царица вошла в комнату и села возле него.

— Борис, друг мой! что ты невесел? — сказала царица, положив руку на плечо своего супруга. Борис Федорович быстро оглянулся.

— Ах, это ты, Мария! Что у тебя за дело, чего ты хочешь? — спросил он.

— Неужели и жене приходить к тебе за делом, с просьбами, — возразила царица Мария Григорьевна, — я пришла посидеть с тобою, побеседовать. Мы теперь так редко видимся!

— Друг мой, — сказал Борис, — я теперь отец не одного моего семейства; целая Россия — моя семья. Для моего рода я все сделал, что может сделать человек на земле, для России я должен трудиться до конца жизни. Я добровольно взял на себя эту обязанность.

— Правда! Но какую награду получаешь ты за эти труды? — возразила царица. — Ты все становишься мрачнее, угрюмее. Тайная грусть снедает тебя и отравляет счастье всех твоих ближних. Сколько раз ты говорил мне с восторгом о своих великих надеждах, сколько раз ты описывал мне райское счастье венценосцев! Наконец ты достигнул того, чего желал: ты царь и самодержец Росии; но с тех пор, как ты возложил венец на свою голову, черные мысли поселились в ней, веселье исчезло из сердца — и мы не узнаем в царе Борисе ласкового, приветливого Годунова: все переменилось! Где же то счастье, за которым ты гонялся?