Диктатор и гамак

Если бы я осмелился, я бы взял карандаш и дополнил ваш рисунок: я надел бы на эту голову шляпу из вареной кожи, какие носят вакейрос. Затем поставил бы голову со шляпой на плечи — плечи, грудь, руки, ноги; рубашка и брюки из тика или джинсовой ткани, я обул бы его в те сандалии, которые сапожник из Марапонги вырезал нам, мне и Ирен, из прохудившихся шин, и я поставил бы эти ноги твердо на земляную поверхность рыночной площади: в Терезине, в Собрале, в Канинде, в Жуазейру-ду-Норти, в Катарине, в Кратеусе, в Квиксерамобиме, в Канудосе, в общем, в одной из точек на бескрайней протяженности сертана…

Старый вакейро без своей клячи, прислонившийся к стене глинобитной лачуги, с бутылкой качасы в руке, на рыночной площади — вот что вы нарисовали, Соня.

Посмотрите на него.

Он слушает.

С закрытыми глазами.

Что он слушает? Стихи площадных дуэтистов.

Он прекрасно знает этих поэтов, которые поют на рынках в округе. Особенно этих двоих: Диди и Альбау да Каза, отца и сына, Диди с аккордеоном, а Альбау с гитарой. Он знает их целую вечность. Их никогда не влекла Америка; они никогда не покидали сертана, они никогда не бывали в Сан-Паулу или в Рио, они пережили жесточайшие засухи, никогда не поддаваясь миражам побережья. Они отвергли судьбу ретирантес[42], проглоченных суматохой больших городов. Они поют здесь, переходя с одного рынка на другой, как когда-то это делал Диди со своим отцом Жоржи Реи да Казой, у фаманас ду десафиу, чемпионом вызова! Они импровизируют. Они бросают друг в друга строфами. Строфы — это вызов, а голос — лезвие. Почти как мечи, сверкающие сталью на солнце. Вот что такое площадные дуэтисты; поэты, которые подначивают друг друга и отвечают друг другу с начала времен в лучах белого солнца и черной тени рынков. Они — воображение и память сертана.

А он, Соня, тот, кого вы нарисовали, он слушает их:

Negociar сот a ilusão
Pra muitos é profissão
Vender sonhos é bom negócio
Quem sabe disso é o palhaço
Também o politiqueiro
E eu, poeta boiadero

Здесь мечтам назначен торг,
Каждый знает в этом толк:
И паяц, и хулиган,
Грязный плут-политикан,
Даже я, секрета нет,
Бедный странник и поэт.

Não vou dizer, meu irmão
Que palhaço é um mandão
Mas no Sertão uma história
Fica ainda na memória
Aquela do presidente
Que virou-se comediante

Вот что, братец, я скажу:
Наш хозяин — просто шут.
Весь сертан давным-давно
В курсе истины одной:
Президент и не скрывал,
Как актера он убрал.

Lhe devorava a ambição
De reinar no caração
E se transformar num mito
Tal qual um novo Carlito
Virar santo ele podia
Do cinema fez escolha

У амбиции в плену
Бросил он свою страну,
Захотел он мифом стать,
Сердца, как Чарли, покорять.
Он мог при жизни быть святым,
Но он актера со света сжил.

…

Это история того, что было раньше. А затем добавляется еще громадное количество строф, представляющих бесчисленные версии той же истории.

Вот каков этот человек, которому вы закрыли глаза в кинотеатре, когда были еще совсем юной девушкой, Соня: кабокло, прислонившийся к стене глинобитной лачуги, вслушивающийся в дух сертана. Он медленно подносит бутылку качасы к губам, задумчиво отпивает глоток и, закрыв глаза, дает название поэме дуэтистов: «Coronel Carlito»[43].

12.