Сталин саркастически усмехнулся: жена вождя одной шестой части мира униженно просит у него каких-то жалких полсотни рублей! Какая ирония судьбы, какой трагикомический парадокс! Впрочем, так и должно быть, ради этого мы и совершили революцию. Почему жена вождя должна утопать в роскоши и жить лучше, чем простые смертные?
«Здравствуй, Иосиф! Как твое здоровье? Приехавшие товарищи рассказывают, что ты очень плохо выглядишь. По этому случаю на меня напали Молотовы с упреками, как это я могла оставить тебя одного и тому подобное, по сути, совершенно справедливые вещи. Я объяснила свой отъезд занятиями, по существу же, это, конечно, не так. Это лето я не чувствовала, что тебе будет приятно мое присутствие, а наоборот. Прошлое лето это очень чувствовалось, а это нет… Оставаться же с таким настроением, конечно, не было смысла. И я считаю, что упреков я не заслужила. Очень рада, что тебе хорошо на южном солнце. Персики, которые ты прислал, оказались замечательными. Неужели это с того нашего дерева? Они очень красивы и вкусны… Да, Каганович квартирой остался очень доволен и взял ее. Вообще был тронут твоим вниманием. Сейчас вернулась с конференции ударников, где говорил Каганович. Очень неплохо, а также Ярославский. После слушала «Кармен», оркестр под управлением Голованова, замечательно».
Сталин неожиданно для самого себя едва слышно напел арию Кармен. Им овладело лирическое настроение.
«Вот все думают, что Сталин живет одной властью, что Сталин — фанатик и сухарь. А товарищу Сталину, как и Марксу, ничто человеческое не чуждо. Разве Сталин не может быть романтиком, разве Сталин не может плакать над страницами книги или хохотать, слушая хвастливые пассажи Хлестакова? Нет, он не кремлевский затворник, он наделен всеми чувствами, которыми наделил человека Бог…»
Сталин встал и подошел к окну. Казалось, что ураган набрасывается на дачу с еще большим остервенением. Сейчас свирепый порыв снесет крышу, ворвется в разбитые окна, обрушит стены и вождь, которому беспрекословно подчиняется вся держава, окажется погребенным под обломками своей же дачи. Какое-то мгновение ему даже захотелось, чтобы вся планета погрузилась во мрак и траур, чтобы в голос завыла эта вечно не удовлетворенная жизнью Надежда, неспособная оценить своего счастья, не умеющая или не желающая славить своего кумира…
И тут он вдруг очнулся: «А Светланка? Вот кто обожает его! Не то что Васька — непутевый сын. Этот через неделю забудет о гибели отца. А Светланка души в нем не чает, в своем отце. И потому он должен, он обязан жить!»
Ветер немного притих, ливень угомонился, стало легче на душе. Сталин снова стал перебирать письма.
«…А в Москве уже холодно. Бедные москвичи зябнут, так как до 15 октября Москвотоп дал приказ не топить. Больных видимо-невидимо. Занимаемся в пальто, так как иначе все время нужно дрожать.
О тебе я слышала от молодой интересной женщины, что ты выглядишь великолепно, она тебя видела у Калинина на обеде, что замечательно был веселый и тормошил всех, смущенных твоей персоной. Очень рада.
Ну, не сердись за глупое письмо, но не знаю, стоит ли тебе писать в Сочи о скучных вещах, которых, к сожалению, достаточно в московской жизни».
«В воскресенье была в Зубалове, там все было в порядке. Просека сделана, цесарки живы. Светлана, увидев только меня, сразу заявила: «А почему мой папа не приехал?»