Диктатор

В ответ Гонсалес рванулся ко мне. Я уже говорил, что в этом высоком, широкоплечем, худом человеке с женственной талией и ангельски красивым лицом таилась воистину исполинская физическая сила. Сейчас зрители во всех странах мира смогли оценить, насколько она велика. Три водолётчика отлетели от Гонсалеса, как щепки, и повалились на пол. Только ловкий Жан Вильта, ухватившийся за правую руку Гонсалеса, сумел удержаться на ней. Гонсалес яростно махнул Вильтой в воздухе, ноги водолётчика описали полуокружность. Но сбросить его с себя Гонсалес не успел. Мгновения борьбы с Вильтой хватило, чтобы на нём повисли остальные водолётчики. Я спросил:

— Связывать вас, Гонсалес, или покоритесь силе?

Он зло огрызнулся, уже не пытаясь вырваться из десятка рук.

— Для чего арестовываете нас? Что за комедию вы надумали?

Я постарался, чтобы мой ответ прозвучал почти любезно:

— Прекращаю комедию, так правильней.

Гамов, спокойно сидевший в своём кресле, по-прежнему с любопытством глядел и на водолётчиков, и на Гонсалеса, схваченного целым отрядом дюжих молодцов. Не было заметно, чтобы вторжение военных в зал особенно потрясло его. Впрочем, хуже того, что готовил нам троим Гонсалес, ждать не приходилось. И когда в какой-то момент вдруг установившейся тишины Гамов обратился ко мне, в его голосе не прозвучало ничего, кроме обычной любознательности:

— Мне кажется, Семипалов, вы повторяете ту операцию, которая так удалась вам, когда свергли Артура Маруцзяна. Правда, сейчас она против меня.

— За вас, а не против вас, Гамов! — огрызнулся я. — В той операции я стремился вручить в ваши руки власть, в этой стремлюсь сохранить власть в ваших руках. Надеюсь, вы это скоро поймёте.

— Посмотрим, посмотрим, — сказал он без выражения.

Водолётчики наконец усадили Гонсалеса. В зал вошли все члены Ядра и расселись за столами — кто рядом с защитниками, кто с обвинителями. Пеано широко улыбнулся мне и помахал рукой. Гонсалес гневно отвернулся от старого друга. Вудворт хмурился — процессы, выходящие за межи дипломатических приличий, были ему не по душе, хотя, работая с Гамовым, он и раньше не мог обходиться без них. Бар, Штупа и Пустовойт изображали на лицах довольство, а Омар Исиро сиял — он, кажется, единственный по-серьёзному тревожился, не сорвётся ли задуманная операция. Одного Прищепы не было — он в этот час умчался в далёкую секретную лабораторию за двумя физиками. Все стереокамеры были по-прежнему направлены на меня.

— Должен информировать мир о том, что произошло и что ещё должно совершиться, — начал я. — Начало событий вы видели — Чёрный суд под председательством Гонсалеса вынес смертный приговор троим обвиняемым. Я не согласен с приговором суда и принял свои меры. Военные части арестовали Гонсалеса. Как это происходило, вы видели сами.

Гонсалес, приподнявшись в кресле — его тут же на всякий случай схватили за плечи стражи, — вызывающе крикнул:

— Вы преувеличиваете свои возможности, Семипалов. У вас нет права отменять решения нашего высшего суда.

Я постарался не показать закипавшую во мне злость.

— С чего вы взяли, что я отменяю ваши судебные решения? Я только приостанавливаю их. Лучший способ для этого посадить вас на время в тюремную камеру, а ваши карательные войска изолировать.

— Но вы и Гамова арестовываете, судя по тому, что вокруг него охрана. Себя-то вы не сажаете в камеру!

— Себя в камеру не сажаю, вы не ошиблись, Гонсалес. Больше того — на некоторое время узурпирую всю правительственную власть. Вы спросите, на какое время? На то время, пока Гамов будет сидеть в тюрьме. То есть на то, надеюсь, не очень длительное время, пока высший человеческий суд либо не отменит решение Чёрного суда, в чём я абсолютно уверен, либо не утвердит, что, по-моему, невозможно.

Снова пробудился пребывавший в молчании Гамов.

— Вы сказали — высший человеческий суд. Что вы имеете в виду?

Я повернулся к нему. Я задыхался от страсти и негодования, но с Гамовым надо было объясняться по-иному, чем с Гонсалесом.