Диктатор

— Вас спасли в пустыне? Около города Сорбаса, правда?

— Да, около города, который так преступно уничтожил ваш правитель Мараван-хор, за что я велел его казнить.

— Я видел его казнь. Он заслужил её. Расскажите, как вас спасли? И кто спас?

— Меня нашли работники обсерватории неподалёку от их посёлка. Я помню только, что меня несли на руках, потом уложили на повозку, а потом я помню себя в постели и врача около неё. Таковы мои первые отчётливые воспоминания о себе. Всё остальное пропало — амнезия, потеря памяти, так это называется.

— Вам не говорили о том, что могло предшествовать вашему бедствию в пустыне? Как вы очутились в песках один, почти умирающий?

— Высказывали разные предположения. Точных фактов не было, кроме одного — перед тем, как нашли меня, свирепствовала песчаная буря. Первые этажи обсерватории занесло, все дороги замело. Какой-то караван, шедший в это время в Кондину, столицу Кондука, попал в эту бурю и погиб, во всяком случае, ни следов его в пустыне не осталось, ни о его последующем появлении в Кондине никто не слышал. Я находился в составе этого каравана, недалеко от обсерватории свалился с верблюда или с повозки и благодаря этому, единственный среди всех, сохранил свою жизнь. Все остальные, в том числе и мои родители, были заметены песком. Так мне правдоподобно объясняли мои спасители в обсерватории — и у меня нет оснований сомневаться в их правдивости.

— Правдивость это ещё не правда. Весь караван, люди, животные, все повозки заметены, а вас нашли на поверхности. Вы считаете это правдой?

— Я сказал — правдоподобно, а не правда. Я не поручусь за всё, что мне говорили, только передаю рассказ. И я не знаю, был ли я погружён в песок или лежал поверху. И то, и другое возможно. Лёгкого мальчишку ветер мог и катить, не засыпая, а тяжёлый груз, людей и животных постепенно заваливало. Думаю, если произвести раскопки в окрестностях обсерватории, то останки погибшего каравана обнаружат.

— Обнаружить, что осталось в песках от погибшего каравана, можно, если он реально там погиб. Вы не пробовали раскопать пески, чтобы найти останки своих родителей?

— Даже не думал. До войны — не по возможностям. А во время войны — не до того.

— Что вы скажете о своей дальнейшей жизни после того, как вас спасли в пустыне? Вы ведь её хорошо помните?

— Ничего не скажу — и как раз потому, что хорошо помню. Она привела меня к тому, что я стал президентом мира и подсудимым, ожидающим сурового наказания. Эта жизнь у всех на виду. Мои биографы, когда они появятся, скажут обо мне гораздо больше того, что я сам знаю о себе.

— Они уже появились, президент. И один такой биограф знает вашу жизнь гораздо лучше, чем её знаете вы сами.

— Очень интересно! Кто же этот мой проницательный биограф?

Тархун-хор усилил звучность голоса до предела:

— Этот ваш биограф, лучше знающий вашу жизнь, чем её знаете вы, — я!

Я уже не раз говорил, что на суде происходили события, вызывающие ошеломление или состояние, близкое к тому. Не могу сказать, что ответ Тархун-хора породил ошеломление, этого всё-таки не было, но он всех удивил, особенно Гамова, и, вероятно, больше всего его. Что до меня, то я с самого появления первосвященника предчувствовал какую-то неожиданность и молчаливо ожидал, когда же она совершится.

Гамов продолжал спрашивать:

— Как понимать вас, Тархун-хор? Очевидно, вы раскопали что-то из того времени, о котором я ничего не помню.

— Правильно. Речь о той вашей жизни, которая была до появления в пустыне.

— У вас есть сведения о погибшем караване?

— Именно о нём. Его не было. Никакой караван не появлялся в те дни в окрестностях обсерватории. И никакой, естественно, не погибал.

— И у вас есть доказательства, что его не было?

— Конечно. О всех караванах, пересекающих северную пустыню Кондука, то есть южные края Латании, в обеих странах ведутся в торговых палатах подробные записи — откуда идут и куда, с чем, кто ведёт, кто участвует в походе.

Я приказал моим священникам проверить в Кондуке и в Латании все сведения о бурях и торговых сношениях между двумя странами. Так вот, о той буре сохранились подробные сведения — и когда началась, и когда окончилась, и сколько было разрушений, какая скотина погибла в деревнях, как долго потом восстанавливались потери. И никаких сведений о каком-либо караване. Он ниоткуда не выходил, никуда не приходил, нигде не отмечался в пути.

Гамов, внимательно слушавший Тархун-хора, задумчиво произнёс:

— А вы не допускаете, что то был не торговый караван, отмечаемый в коммерческих палатах, а какой-то иной, из переселенческих, из тайных для двух пограничных служб?

— Допустили и это. И проверили. Если караван погиб в окрестностях обсерватории, то где-нибудь в песках должны были сохраниться его останки. И тогда раскопки покажут, как совершилась его гибель.

— Для раскопок надо точно знать место…