Дикое поле

И тоже — черт с ним, чай, детей друг у друга не крестить, да и недолго уже оставалось ехать, Утчигин сказал — еще три дневных перехода, а там — и Итиль. Славным парнем оказался этот Утчигин — немногословный, со смуглым непроницаемым лицом дикаря и добрым сердцем, он пользовался непререкаемым авторитетом у молодежи — этих вот почти что детей: Уриу, Джангазака, Карная. Уж эти-то любили поболтать, хлебом не корми, все смеялись, друг друга подначивали, аж чуть не до драк доходило. Утчигин в таких случаях грозил кулаком — цыц, сойки лупоглазые! «Лупоглазые сойки» в ответ смеялись, однако слушались, успокаивались.

Пользуясь случаем, Ратников все расспрашивал по пути: большой ли у госпожи дворец, много ли в нем слуг, с кем она в Сарае общается, к кому ходит в гости.

— Раньше ни к кому не ходила — старый князь не пускал, а теперь, как приедет, сразу гостей назовет, да и сама поедет, — неспешно отвечал Утчигин. — Многие нашу госпожу любят, даже и те, что куда выше ее стоят. А что ж ее не любить? Молодая, веселая, в свары чужие не лезет — зиму в Сарае переживет, а по весне обратно в степь. А дворца у нее никакого не было — всегда юрту во дворе разбивали, вот сейчас только, к этой осени, говорят, выстроили дворец. Приказ великого хана! Ну, а как же — знатной и самостоятельной женщине, конечно, положен дворец. Эх… — Юноша вдруг прищурился, искоса посмотрев на Мишу.

— Ты чего? — удивился тот. — Что на мне такого-то?

— Дэли твой уж больно красотою в глаза бьет.

— Ты знаешь, кто подарил…

— Знаю.

Да уж, многие Ратникову из-за халата завидовали, причем очень даже откровенно и не стесняясь. Даже, казалось бы, вполне взрослые состоявшиеся джигиты-батыры. Подъезжали, трогали материю, восхищенно цокали языками, да, поглядывая на госпожу, качали головами — непонятно, то ли одобряли ее поступок, то ли совершенно наоборот.

Халат и в самом деле выглядел чрезвычайно нарядно и богато — небесно-голубой, с серебристой вышивкой, он и Мише-то радовал глаз, хоть Ратников по натуре и не был тряпичником.

И конечно же такой дорогой подарок требовал соответствующего обращения — Михаил старался его беречь, зря не пачкать — даже на ночь снимал, складывал аккуратненько и, ночуя под кибиткой на сене, укрывался старой кошмой.

— У меня тоже такой дэли есть, — не выдержав, однажды похвастался Утчигин. — Конечно, не такой богатый, как твой… но немногим хуже.

— А что ж ты его не носишь?

— А зачем? В Сарае одену.

Ратников лишь махнул рукой и расхохотался: логично, в общем-то.

— Смотри, Шитгай скачет! — показал камчой Утчигин. — Небось, сейчас скажет, чтоб с утра во-он ту горушку проверили. Как будто больше некому!

— Воины должны безропотно повиноваться своим командирам, — процитировал «Ясу» Михаил.

Его собеседник ухмыльнулся:

— Ишь, ты — помнишь, чему учил. Все так, но… сам посуди, надоело уже: как арьку пить — так еще малы, а как каждый день грязи мерить — так в самый раз.

— Хэй, гэй, Утчигин! — осадив коня, десятник Шитгай — здоровенный, с заплывшими жиром щеками, детина — поздоровался с воинами, Ратникову же едва кивнул — презирал, это было видно.

— Славно ли спал, Шитгай-эгэ? Жирны ли бараны в твоей отаре?

— Слава великому Тенгри и Иисусу Христу, — толстяк благоговейно посмотрел в небо. — Вот что, Утчигин, выйди-ка завтра со своими с утра, проверь вон ту сопку. Мы как раз возле нее заночуем… — Тут десятник наконец соизволил посмотреть на Ратникова: — И ты, Мисаил, помоги нашим.

Молодой человек ухмыльнулся:

— Да уж не оставлю.

Шитгай улыбнулся:

— Ну, договорились — поскачу других проверять. А вы будьте начеку — бродяг нынче много, как бы не украли что-нибудь.

И в самом деле, прослышав про караван, кто только за ним не пошел! Какие-то непонятные артельщики — то ли плотники, то ли каменщики, паломники, нищие дервиши из Дербента, даже — как подозревал Ратников — беглые рабы. Все шли в Сарай — зимовать куда как легче в большом и богатом городе, нежели в нищем кочевье в степи.

Поскрипывали колеса. Неспешно катились повозки, и правившие ими женщины неумолчно тянули какую-то однообразно унылую, бесконечную, как сама степь, песню — этакий кочевой блюз.

Как и предполагал десятник Шитгай, на ночлег остановились у сопки — горного отрога, густо поросшего «зеленкой» и, верно, таившего в себе немало опасностей в виде вороватого и разбойного люда, до поры — до времени скрывавшегося под сенью кустов и деревьев.

Плотно поужинав, полегли спать — Ратников, как всегда, со своим арьергардом — под кибиткой, аккуратно сложив халат. Уснули сразу, как только стемнело, — дорога все же выматывала. Вокруг лагеря горели сторожевые костры, а в темном небе сияли звезды, и узкий серп месяца, покачиваясь, отражался в черных водах ручья.