Дикий хмель

Однако поболтать нам не удалось. Услышали звонок в прихожей. Это пришла Люська. Опять объятья, восклицания и т. д. Люська подарила прелестный немецкий ночник.

Потом приехал Буров с рынка.

Вслед за ним — Прасковья Яковлевна Крепильникова. Она привезла в подарок подушку.

— Обещала, стало быть, тебе к свадьбе подарить. Так ведь свадьбу ты зажилила.

— Ничего, Прасковья Яковлевна, не расстраивайся, — сказала Люська. — Вот сегодня и будет сразу свадьба, сразу новоселье.

— Это хорошо, — согласилась Крепильникова.

Подивилась ковру, спросила:

— А сидеть мы на чем будем? Неужели стульев нет? Ужасть!

— На свою подушку и сядешь, — ответила Люська.

— Нет, — запротестовала Прасковья Яковлевна. — Мне хоть какую завалящую табуретку, а надо. Иначе не могу.

Что же делать?

Пришлось ставить для нее табуретку. Мы все Люська, — Корда и я — были в брюках. И на мягком роскошном ковре нам было очень удобно. Прасковья Яковлевна сидела среди нас, как султан на троне. И, поскольку ей трудно было нагибаться за закусками, Антоша любезно подавал ей то одно, то другое блюдо.

Луговая все-таки приехала.

Мы были уже навеселе. И Анне Васильевне пришлось выпить штрафной бокал. Но прежде она сказала тост. Короткий, запоминающийся:

— Я дарю новоселам два подарка. Первый — фужеры. Они нужны всегда, когда в доме радость, когда в доме праздник. А я желаю, чтобы в этом доме всегда было радостно, и празднично. Второй, он совсем скромный, совсем маленький, но с очень большим-большим значением. — Анна Васильевна открыла небольшую коробочку и вынула оттуда пустышку с продетой в кольцо розовой лентой.

Все захлопали, а Буров покрылся багровыми пятнами...

Потом все было обыкновенно. Выпивали, смеялись, разговаривали. Только Прасковья Яковлевна сидела напряженная, потому что Луговая не потребовала себе табуретки. И, обозревая нас всех с высоты своего сиденья, Крепильникова чувствовала себя неловко.

К сожалению, в самом, конце Буров затеял с Луговой дикий спор, о гениальности и одаренности. Собственно, даже в более узком плане — о проблеме гениальности и помешательстве.

Вынул из какой-то папки несколько пожелтевших листочков машинописного текста и заявил, что это статья доктора Вильгельма Ланге (Гамбург) из Клинического архива, изданного в 1929 году под редакцией доктора Сегалина. Из пространных выкриков Бурова я поняла, что большинство великих людей имели ярко выраженные психические отклонения.

Помню, Буров читал:

— Юлий Цезарь — алкогольная эпилепсия.

Бисмарк — мания с бредом величия, тяжелая психопатия с истерическими симптомами. Периодические сильные колебания настроения.

Наполеон — страдал тиком лица. Галлюцинациями. Судороги в плечах, в губах, в икроножных мышцах.

Рихард Вагнер — мания величия. С потребностью проявлять всюду свою личность.

Доводы Луговой значили для него меньше, чем спасибо для сантехника.

Уняла Бурова Корда. Она сказала:

— Андрей, ты кричишь столь дико, что мы можем подумать, ты тоже гений.

Он посмотрел на нас. Потом вдруг засмеялся таким нормальным, здоровым смехом, что сразу стало ясно: опасения насчет гениальности безосновательны...

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

 1

Они шли по траве, невидимой, но мягкой. И ветер лизал им лица. И трава щедро пахла весной. Ночь чуточку хмурилась редкими низкими тучами, но звезды в небе мерцали обыкновенные, беззаботные. Нормальные звезды, как до войны.

Тук, тук, тук — дятлилась тишина перестуком, не птичьим, а пулеметным, жжу-жжу — пели пчелы, отлитые из свинца.

Иногда тьма вдруг розовела, словно женщина от комплимента. Ракета с дымным, серым хвостом лениво проплывала вдоль зубчатого, похожего на частокол леса. В такие минуты Миронову хотелось ничком рухнуть на землю, прижаться к ней. А может, и не хотелось. Может, он был смелым парнем. И эти ракеты развлекали его, точно фейерверк. Но шагавший впереди него капитан Самшелов по опыту знал, что необстрелянные новички торопятся обнимать землю, словно она дева. И самочувствие Миронова представлялось ему именно таким.

Самшелов слышал за спиной дыхание солдата, ступавшего за ним след в след, как и учил капитан. Так нужно было идти, чтобы не напороться на случайную мину, не свалиться в какую-нибудь воронку.

— Передовая? — спросил Миронов, когда они спрыгнули в окоп и сухая глина, шурша, как мышь, поползла по стенам.

— Глубокий тыл, — может, и неудачно, но все же пошутил капитан Самшелов. Он считал обязательным пошутить в такой момент. Он верил — шутка не родня страху.

Минут десять они петляли вместе с траншеей. Наконец оказались в землянке разведчиков, тесной и прокуренной, будто трубка. Сиротливый свет каганца освещал лишь дно опрокинутой бочки, которая, очевидно, служила хозяевам столом, потому что на ней, бросая короткие тени, возвышались котелок и распечатанная консервная банка.

Крепкий и рослый старшина Шатохин подал команду: «Встать! Смирно!»

Капитан махнул рукой, что должно было означать «Вольно», и представил:

— Наш новый боец — рядовой Миронов.