Дикий берег

– Чего хорошего? Никакие китайцы не курсировали бы вдоль берега, не шпионили бы за нами, не бомбили бы нас всякий раз, как мы пытаемся отстроиться. Вот чего хорошего. Элиот по трусости погубил Америку. Безвозвратно. Мы на самом дне, Том Барнард, сидим, как медведи в яме.

– Ррррр, – зарычал Стив и снова приложился к бутыли.

Я взял ее у него и тоже сделал глоток.

– Нам была хана, как только взорвались бомбы, – говорил Том, – что бы ни случилось с остальным миром. Нажми Элиот кнопку, мы просто убили бы больше народу и разрушили еще несколько стран. Нам от этого ни жарко ни холодно. К тому же бомбили не русские и не китайцы…

– Опять врешь, – сказал Коста.

– А то ты не знал. Это чертовы юаровцы.

– Французы! – завопил Джордж. – Французы!

– Вьетнамцы, – сказал Леонард.

– Нет, не вьетнамцы, – ответил Том. – Когда мы разделались с этими несчастными, у них не осталось даже хлопушки. И решение не наносить ответного удара наверняка принял не Элиот. Он небось погиб вместе со всеми. Решал какой-то генерал в самолете, можешь поспорить на свою деревянную вставную челюсть. Вот ведь удивил – и весь мир, и себя самого. Особенно себя самого. Интересно, кто это был?

– Трус и предатель, – сказал Коста.

– Достойный человек, – сказал Том. – А если бы мы нанесли ответный удар по Китаю и России, были бы преступниками и убийцами. К тому же Россия в ответ послала бы свои ракеты, и в Северной Америке сейчас не осталось бы паршивого муравьишки.

– Муравьи бы выжили, – сказал Джордж.

Мы со Стивом упали мордами на стол и ржали, тыча друг друга в бок – «нажимали кнопку», как выражается старичье. Странно – нажал кнопку и началась война… Том взглянул укоризненно, мы выпрямились и сделали по глотку, чтобы унять смех.

– … пережили больше пяти тысяч ядерных взрывов, – говорил Коста. (С каждой новой встречей число увеличивалось.) – Пережили бы и еще несколько. Я вот о чем: враги тоже заслужили пяток бомбочек. – Он разошелся не на шутку; хотя старички спорят всякий раз, как сойдутся вместе, Коста по-прежнему злится на Тома. – Нажми Элиот кнопку, мы были бы в одной лодке, имели бы шанс выкарабкаться. Эти гады не дают нам отстроиться, восстановить хозяйство!

– А это чем не хозяйство, Эрнест? – Том, пытаясь вернуть разговор в шутливое русло, обвел рукой ярмарочную поляну.

– Кончай дурака валять, – сказал Коста. – Я имею в виду, восстановить все, как было.

– Ага, чтобы нас снова разбомбили, – сказал Том.

Однако Леонард слушал только Дока:

– Мы бы восстанавливались наперегонки с коммунистами. И ты знаешь, кто бы кого опередил. Мы – их!

– Ага, – сказал Джордж, – или французов…

Барнард тряхнул головой и отобрал у Стива бутыль.

– Тебе как врачу не следовало бы желать другим такого, Эрнест.

– Мне как врачу виднее, что они с нами сделали, – огрызнулся Док. – Загнали в яму, как медведей.

– Пошли отсюда, – сказал Стив. – Сейчас начнут выяснять, кто нас завоевал – русские или китайцы.

– Или французы. – Я соскользнул со скамьи и глотнул на прощанье из стариковой бутыли.

Том отвесил мне тумака и крикнул:

– Идите отсюда, неблагодарные юнцы. Не желаете слушать историю.

– В книжках прочитаем, – сказал Стив. – Они не напиваются.

– Чего мелет! – воскликнул Том под смех дружков. – Научил его читать, а он говорит, что я пьян.

– От твоей учебы у них мозги набекрень, – сказал Леонард. – Ты, часом, книжки не вверх ногами держишь?

Мы ушли, провожаемые подобными замечаниями, и враскачку направились к рыжему дереву. Это был огромный старый дуб, один из полудюжины в парке, на его ветвях висели обернутые рыжей прозрачной пластмассой газовые фонари – знак мусорщиков из центрального округа Ориндж. Здесь ближе к середине ночи собиралась наша компания. Никого из Онофре мы не нашли, поэтому уселись в обнимку на траве и принялись отпускать похабные шуточки на счет прохожих. Стив жестом подозвал продавца спиртного и купил за два десятицентовика бутылку текилы. «Вернешь назад без трещины, иначе жди затрещины», – пропел, уходя, продавец. По другую сторону оранжевого дерева жужжал и потрескивал педальный генератор – компания мусорщиков подключила к нему маленькую микроволновую духовку и пекла шматы мяса с целыми картофелинами. «Разогрей и ешь! – орали они. – Вот так чудо-печь! Разогрей и ешь!» Я глотнул текилы – крепкое зелье, но во хмелю хотелось пьянеть еще больше – и объявил Стиву:

– Я хорош. Borracho. Aplastaaaa-do[7].

– Оно и видно, – сказал Стив. – Глянь, сколько серебра. – Он указал на мусорщицу в тяжелом ожерелье. – Глянь! – Приложился к бутылке. – Хэнкер, эти люди богаты. Могут делать что угодно. Идти куда захотят. Быть кем вздумается. Мы должны раздобыть серебра. Как угодно. Жить – это не просто день за днем ковыряться на одном клочке земли ради пропитания, Генри. Так живут звери. Но мы – люди, Хэнкер, люди, не забывай, и Онофре для нас мал, мы не можем прожить всю жизнь в одной долине, как коровы, жуя жвачку. Жуя жвачку и дожидаясь, пока нас запихнут в чудо-печь и спекут… Хм… Дай-ка мне еще глотнуть, Хэнкер, друг сердечный, меня внезапно охватил приступ неутолимой жажды.