Дикие пчелы

– Не буду удивлен, Ляксеич, ежли ты пойдешь стрелять в русских людей, потому как они нарушили государственное спокойствие. Пойми, кто однажды душой погрешил, тот и второй раз тоже исделает. Ты уже исделал.

Не ошибся Макар Булавин. В мае 1905 года в Каменку приехало уездное начальство. Оно приехало не для того, чтобы мобилизовать парней на войну, а предлагало добровольцами на фронт.

Пристав трубным голосом зачитал Именной Высочайший Указ Правительствующему Сенату от 17 апреля 1905 года. Об укреплении начал веротерпимости.

В нем, в частности, говорилось:

«…Присвоить духовным лицам, избираемым общинами старообрядцев и сектантов для отправления духовных треб, наименование „настоятелей и наставников“, причем лица эти, по утверждению их в должностях надлежащею правительственной властью, подлежит исключить из мещан или сельских обывателей, если они к этим состояниям принадлежали, и освободить от призыва на действительную военную службу…»

К этому Указу были приложены всяческие разъяснения, положения, которые поставили старообрядцев в один ряд со всеми гражданами России.

Степан Бережнов стал в округе духовником, приставом, судьей и воином.

И тут же загорелся сыр-бор. Макару Булавину сделали наставление как человеку, который подбивает народ на бунт. Бережнов наложил на него епитимью. Тут же написал собственной рукой десять бумажек со словами: «На войну», опустил сорок пустых, созвав со всех трех деревень парней. Начали тянуть жребий.

Десять ушло на войну, с ними и сын Макара Булавина. Макар с горечью сказал:

– Всех примирил, всех накормил двумя хлебцами. Клюнули на живца. Будут наши парни проливать кровь за царя-анчихриста, дьявольскую печать защищать.

Через тайгу шли слухи, что под Мукденом разбили наших, там будто бы сложили свои головы и «добровольцы». Вскоре пришел слух, что разгромлен русский флот под Цусимой. Снова из-за кордона стали делать набеги хунхузы.

Степан Бережнов разослал гонцов по деревьям, чтобы дружинники были наготове: котомки под руки, спать с ружьями в обнимку, выбрать командиров, держать коней под седлами. Послал побратимов посмотреть за удэгейским поселением. Вообще удэгейцы очень дружелюбно относились к русским. И все же… Недавно Гамунко встретил Степана Бережнова, плюнул ему под ноги – значит проклял, а все за то, что русские солдаты бегут от японцев.

– Ваши стали трусливы, сюда могут ходи японцы, тогда наша пропади.

Устин и Журавушка залегли на сопке, откуда хорошо просматривалось поселение. Удэгейцы пришли сюда из долины Зеркальной. Думали, здесь, под боком у русских, им будет спокойнее.

В деревне тишина. Лишь редкий удэгеец выйдет из чума.

– Эко дети, хунхузы могут набежать, а они спят себе.

В поселении десять чумов, которые расположены друг от друга на добрую сотню шагов.

Устин поправил винчестер, который стволом смотрел на поселение. Журавушка спросил:

– И чего мы засели тут сторожами? Пойти бы к ним и сказать об опасности.

– Тять запретил, мол, Гамунко вел себя дерзко. Придем к ним, а они схватят нас, пока суд да дело, а тут подойдут хунхузы и снесут нам головы. Надо сидеть и ждать.

И вдруг поселение всполошилось. Забегали мужчины, закричали дети, женщины.

На тропе показался отряд в двадцать человек. Хунхузы спокойно вошли в поселение. Их было в два раза меньше, чем мужчин-удэгейцев. Но они запросто отобрали у них оружие, а затем потребовали оленьи жилы, корни женьшеня, деньги.

Крики, плач, гвалт. Но никто ничего не нес хунхузам.

Хунхузы долго били и пытали удэгейцев, заставили их нести женьшень, жилы, деньги, набили грабленым питаузы и тронулись в сторону русских деревень.

Степан Бережнов на взмыленном коне подлетел к переправе. Прискакали и побратимы, они коротко рассказали, что было в поселении удэгейцев.

Хунхузы пришли утром к реке, где был паром. Паромщик стал у руля, блочок заскрипел по тросу. Охотники затаились в окопах.

Паром вышел на середину речки. Утреннюю тишину разорвал четкий залп. Стреляли неприцельно, чтобы только пугнуть.

Откачнулся от берега туман. Вылетел на косу встревоженный куличок. Над сопками поднялось солнце. Потянул свежий ветерок. Сбило росу с налитых колосьев пшеницы, взволновало травы.

Паром повернул назад…

А на берегу моря было тоже тревожно. Японцы заняли устья нерестовых рек, ловили во множестве лососевых, грузили на пузатые шаланды, а те уплывали в Японию. Это был организованный грабеж от бухты Голубой реки и до Большой Кемы.

Пристав Баулин с начала войны по приказу организовал дружины, или охотничьи отряды, во всех прибрежных селах Ольгинского уезда. Здесь дружинники не давали варначить японцам, но за бухтой Ольги никто грабителей не трогал.

Зима прошла в тревоге. Война грохотала на юге, могла перекинуться и сюда. Дружинников не распускали. Они жили отрядами в деревнях, даже не уходили на охоту.

Федор Силов отпросился у Ивана Пятьишина сходить на охоту.

– Оголодали ведь, хошь изюбряка убью. Сам видишь, как живем-то. Ну пусти, приду в целости и сохранности.

– Ладно, сходи ужо, но только далеко не бегай.