Дикие лебеди

Андрей Терехов Дикие лебеди

Есть на юге Европы каньон Дунай. Один меланхоличный попугай, которого я выиграл в трик-трак, говорил, снова и снова, пока не сдох от голода, будто раньше это была речка. Бог ее знает.

Посреди каньона тянется дорога, и стоит на обочине древний, как Бытие, мотель. Он стоит там черт знает сколько и мигает своей непонятной вывеской — чего никто не видит, потому что в этом проклятом мире слишком много дыма, слишком мало света, а главное, слишком мало глаз, которые хотели бы смотреть.

Я нахожу здание по гудению электричества в проводах, этих провисших, грозящих в любой момент рухнуть ниточках, которые держат из последних сил нашу планету.

Они трещат и манят, зовут к себе, будто самки неведомых электрических зверьков в период спаривания. Мои шаги ускоряются — так что гремит в правой руке зеленый чемодан, а в левой — кувшин с неплотно пригнанной крышечкой.

Из клубов смога проступает ржавый шлюз, и я захожу внутрь: жду, пока выровняется давление и воздух очистится от ядовитых примесей.

— Добро пожаловать в «Райские кущи», — бубнит сквозь зубы портье, но даже не отворачивается от газеты. Между этих самих зубов у него торчит сигара: она накренилась, как давший течь кораблик, и грозит вот-вот высадится на пол. Но что-то ее там держит. Клей?

— Комнату на одного, — я стаскиваю маску, и мой голос на протяжении фразы меняется от металлического (из-за подпорченных динамиков) к живому.

— Двадцать семь. Принимаем электричеством и водой.

За все время портье так на меня и не посмотрел.

— Па-ап, скидка! — тут я замечаю, что сбоку, у входа в кухню или ресторан, стоит девчушка чуть старше меня. Лет тринадцать-четырнадцать. — Сегодня день президента Республики.

— А. Да. Двадцать шесть.

Я кладу на стол чемодан и открываю:

— Фильтры «Fudhy-46-g». Три системы циркуляции, новая матрица. На северном побережье вы купите их в лучшем случае за сотню, но я согласен на комнату, ужин, завтрак и карту округи.

Портье впервые обращает на меня внимание. Даже пигалица сбоку отрывается от своего косяка и щурит подслеповатые глаза.

— Ты из этих, — кивает сам себе хозяин.

— Да, но тут я не по работе.

Я действительно не по работе, иначе содрал бы с него втридорога.

— Идет.

Портье забирает колбочку фильтра и, порывшись в ящиках, протягивает мне ключ.

— Номер для новобрачных, — щербато ухмыляется он. — Гайя, проводи нашего гостя. Карты нет, но моя дочь знает все кусты в округе, просто скажи ей, куда надо.

Я закрываю чемодан и направляюсь к лифту.

Три недели назад

— А теперь позвольте представить вам лучшего менеджера в секторе Восточной Европы! Ян Аргир! Прошу…

Зал рукоплещет, и я поднимаюсь на сцену. Ставлю рядом с микрофоном кувшинчик — раздается суховатый «Тук!», усиленным басовыми колонками в стенах.

— «Мы продаем надежду», — начинаю я. — Так сказал мне дядя, когда устраивал сюда по блату. Лучше бы он этого не делал…

Среди зрителей раздаются смешки.

* * *

— … закончу речь опять же словами дяди: «Мы продаем надежду, что когда-нибудь дым рассеется и солнце вновь засияет над нашей планетой. Но также мы продаем надежду на то, что мы отыщем путь к свету в наших сердцах».

Зал взрывается аплодисментами, среди которых доносятся разрозненные «Браво» и «А парень-то дело говорит».

— Теперь я могу ответить на ваши вопросы. Пожалуйста… Вы?

— Скажите, как вы смотрите на будущее подводных платформ?

— Что вам обычно снится?

— Какую продукцию вам сложнее реализовывать в B2C-секторе?

— Скажите, а что у вас в кувшине?

Три недели спустя

Лифт едет наверх или вниз — в наше время высота уже ничего не значит. Я смотрю на потертые кнопки с иконописью отпечатков пальцев, а за спиной хрипло дышит Гайя.

Вы никогда не обращали внимания, что порой жизнь сокращается до нескольких вещей. Какого-то цвета или слова, звука… Сейчас это гудение мотора, жирные пятна на кнопках и одышка Гайи. Жуткая, похожая на скрежет песка по металлу одышка, которая уносит большинство из нас в могилу, не давая отпраздновать и двадцати лет. Просто частицы дыма скапливаются в легких, забивают их черной липкой жижей. От нее сбежать нельзя — засела внутри, рядом с сердцем, и душит, терзает, изводит каждый день. У меня пока только кашель по ночам, а Гайе недолго осталось. Год, два, от силы.

Лифт «дзинькает», и мы заходим в номер: девушка включает тусклую лампочку в ванной. Вот вода течет из кранов, как те ручейки, что бегут весной по страницам древних книг; вот хрустит и клацает ретрорадио, выдирая из тишины запись концерта. Орган, флейта, скрипка. Иногда мне кажется, что вся жизнь похожа на плохой оркестр: где дирижер напился, а у музыкантов нет ни слуха, ни чувства ритма и каждый играет невпопад.

— Вот и все. Здесь телефон, но папа не отвечает. Считает выше своего достоинства, — виновато улыбается Гайя.

Интересно, на небесах есть телефон? Если да, то там давно не снимали трубку.

— Если что, — продолжает девушка, — лучше езжайте вниз и там спрашивайте. Ужин в семь. Вам нужно было какое-то место?

— Да. Маяк Бельи.