Дигитал

…Не знаю, как ты оказался посреди горящей степи, заваленной раздувшимися трупами людей, скота и сусликов; холодное лезвие Майошина уже закончило свой мучительный путь в огне плоти, от левого ребра к правому, и алая волна боли вот-вот должна была перенести меня в страну предков, я балансировал на самом ее гребне и уже видел радугу над страной, куда уходят все, кто прошел свой Путь до конца, не запятнав себя позором; я ждал лишь последнего удара нашего родового меча, в тот день ему исполнилось ровно пять сотен лет, пять сотен лет безупречного служения, поверь, это что-то да значит в этом мире; я был спокоен и тверд, как полагается воину, встречающему смерть, только смерть все не шла, а сил с достоинством терпеть боль оставалось все меньше; я повернул голову, чтобы взглядом подогнать старика, которому доверил свой меч и честь, а он, презренный, все не мог решиться, хотя видел, что к нам бегут русские, и за долгое мгновенье, когда холодная молния меча летела мне в горло, я успел увидеть твои глаза, полные священного ужаса; мой рот был забит кровью, я не смог разжать губ, чтобы сказать тебе: «Жизнь — пушинка, долг — тяжелее горы»; и еще я увидел, что Тень воина, покинув мое тело, легла на твое измазанное слезами и гарью лицо, но не смог тебя предупредить, что свершилось то, что уже никто не сможет изменить; хочешь знать, почему я улыбался? ты смотрел и видел только, как ползет кровь из моих разлепившихся губ, и, уверен, не понял, что я улыбаюсь тебе, тебе и том, что мне открылось в последний миг, когда душа уже неслась в блаженные края предков; мальчик, напуганный до смерти звереныш, потерявший себя в горящей степи, я уже тогда знал, пройдут годы и две жизни, и мы опять встретимся на пороге моей новой смерти, и лед Майошина выжжет тавро Избранника на твоем горле; знай, маленький воин, я умер счастливым, потому что мне единственному во всем мире была оказана честь увидеть твой первый шаг на великом Пути Воина…

* * *

По бледному лицу бармена ползали синие отблески милицейских мигалок.

— Да бухой он, я вам говорю. Два по сто вискаря засосал, вот башню и сорвало.

Майор с сомнением посмотрел на бармена и сделал пометку в блокноте.

— А детей сколько было в салоне? — спросил он.

— Да кто их разберет! До одиннадцати проходят через свою дверь. Тусуются там до утра… Я в их дела не лезу, с меня бара хватает.

— Значит, не знаешь, — подытожил майор.

Бармен поскреб подбородок.

— Как он из ствола второй раз жахнул, мимо меня целая стая просвистела… Пацанов десять. И пара мокрощелок… Хрен их разберет.

— Ясно. Стой здесь, с тобой отдельный разговор будет. — Майор крикнул сержантам, выстроившимся в цепь вдоль возбужденной толпы. — Безруков, ко мне! Да живее ты, урод!!

Майор зло дернул щекой. Повернулся к освещенному фарами фасаду дома. На стене плавали гигантские тени. Во всех окнах горел свет. На балконах, перегнувшись через перила, замерли черные фигурки людей.

Подбежал запыхавшийся сержант. Майор покосился на его потное, распаренное лицо.

— Безруков, лично отвечаешь за халдея, — майор кивнул на бармена. — Пропадет — сгною!