Диггер по прозвищу Жгут

От сильнейшего удара швеллеры рассыпались, как прутья старой метлы, когда рвется ветхая обмотка, и один из них вошел в горло Инны, почти наполовину оторвав голову, пробив заднее сиденье. Она погибла мгновенно, даже не осознав, что случилось. С грустной улыбкой и детскими, широко распахнутыми глазами. Эти глаза были так похожи на глаза Алисы, что Юра, увидев труп в морге, даже не сразу понял, кто перед ним — ангел или ее сестренка…

— Ты помнишь, как ее отпевали? — Голос Надежды задрожал.

Юра помнил. Когда батюшка начал молиться, махая кадилом, все свечи неожиданно затрепетали, пламя стало ярче и выше, и в храме стало намного светлее. А вместо ладана, запах которого Юра просто не выносил, вдруг запахло свежескошенной травой и лесными ягодами…

Она говорила и видела, что Юра устал ее слушать. Да, он изображал участие на лице, когда речь заходила о покойной Инночке, успокаивал ее, как делают все в подобных случаях, но только слепой мог не заметить, что ему неприятно выслушивать ее стенания. Она горько вздохнула. Собственно, чему удивляться? Любит-то он Алису. Вот и сейчас, сидит как на иголках, все в больницу рвется. Она умолкла, внимательно наблюдая за Юрой, ловя себя на мысли, что он совершенно не похож на своих сверстников.

Юра сидел, слушая Надежду, подливая себе и ей водки. У него кружилась голова. Сказывалось все — бессонные ночи (он провел в больнице почти двое суток), отсутствие аппетита и раскаленная ярость к самому себе, беспощадно прожигающая его сердце. Как серная кислота.

За то, что отпустил ее одну. За то, что променял ангела на свою гребаную акцию.

— Она сказала, что вы уже подали заявление, — откуда-то издалека донесся голос Надежды. — И все переживала, что ты только вечером приедешь… — она опустила голову. — Врачи говорят… что она может на всю жизнь остаться парализованной.

Юра вздрогнул, словно сильно уколовшись стальной проволокой.

— Этого не будет, — резко сказал он, поднимаясь со стула. Он не мог больше находиться в этой комнате, стены и потолок давили, грозя обрушиться на него.

— Такая нелепость. Такая глупость… Они ехали забрать меня из больницы. МЕНЯ. В итоге я жива, а они… — из глаз Надежды потекли слезы.

— Это вам, — Юра положил на стол конверт. — Вам это понадобится.

Женщина подняла голову и затрясла головой:

— Нет, я не возьму. Ты сам организовал похороны… помог с кладбищем… Я до конца жизни буду у тебя в долгу. Нет, я не могу взять деньги.

— Можете, — он быстро простился и покинул квартиру. Он спешил к ангелу.

Все, сказал врач. ВСЕ.

Какое это страшное слово! Только три буквы, но как больно внутри, когда повторяешь их снова и снова, будто в живот всадили разделочный нож и крутят им из стороны в сторону.

Все. Алиса никогда не сможет ходить. Никаких «Вы знаете, вопрос реабилитации больных в данном случае может затянуться на довольно неопределенный срок…», «…мы затрудняемся делать преждевременные прогнозы» не было. Обычная больница с пахнущими лекарствами коридорами, не слишком чистыми стенами и полустершимся линолеумом, который топорщился, как барханы в пустыне. Обычные врачи, которые никогда не станут лицемерить и обнадеживать.

Она не будет ходить. Самое лучшее, на что можно рассчитывать, — это то, что у нее начнут работать руки.

Это прозвучало как приговор, даже хуже.

Он пристально смотрел в непривычно бледное лицо Алисы, нежно целовал ее горячий лобик, шептал ей ласковые слова, он старался уловить в ее взгляде хоть какие-то признаки жизни, что она узнала его, что она знает, как безумно он любит ее, но все было безрезультатно. Юре подумалось, что точно так же смотрят на волны — со скучающим безразличием, зная наперед, что ничего нового от них ждать не следует. Волны как волны. Как плескались миллионы лет назад, так и будут плескаться.

Сейчас она напоминает овощ, растение, но никак не человека. Еще больше Юру страшило, что она до сих пор не заговорила, но в больнице сказали, что это последствия шока, и со временем все должно нормализоваться.

— Благодарите бога, что ее перевели из реанимации в обычное отделение, — вытирая руки полотенцем, сказала врач, молодая женщина с выбивающимся светлым локоном из-под шапочки.

— Когда ее выпишут? — спросил Юра, и врачиха развела руками:

— Трудно сказать. У нее поврежден только позвоночник, внутренние органы вроде бы целы. Ей нужно сделать еще серию анализов, и если ничего больше выявлено не будет, то, полагаю, недели через две.

Две недели. Юра спросил, почему так много, и женщина поглядела на него как на идиота: