Дибук с Мазлтов-IV

Они кое-что заподозрили, но окончательно поняли, что случилось, только после Дня благодарения. Наступил декабрь, пошел снег. Отец принес дрова для камина, мама начистила ханукальный подсвечник, а мы с Саймоном подсчитывали сбережения и обсуждали, что купим на них, когда папа повезет нас в город.

Я уже неделю не ходила в школу, потому что при одной мысли о необходимости идти туда меня начинало тошнить. Отец читал, Саймон пошел во двор и забрался на дерево. Я сидела на кухне, резала и украшала торт, пока мама раскатывала тесто, что-то напевая себе под нос. Ее фартук запачкала белая мука. Время от времени она оглядывалась и улыбалась, видя, как я таскаю кусочки теста.

И тут я свалилась со стула на пол, сжимая ногу. Из носа пошла кровь.

— Мамочка, мне больно!

Мать подхватила меня на руки, прижала к себе, посадила на кресло и вытерла нос. Тут мы услышали крик Саймона. Затем он постучался в заднюю дверь.

— Я свалился с дерева, — сообщил он, входя в дом.

Мама взяла его на руки и обернулась ко мне. Я поняла: она знает, что мы с ней одинаковые, и почувствовала ее боль и страх за меня. Мама знала, что чужая боль всегда будет для меня буквально как нож острый, что я буду всегда впитывать страдания чужих людей и, возможно, эти страдания разрушат меня.

Воспоминание: прошел летний дождь, папа и мама стоят во дворе под ивой. Папа обнимает ее, откидывает назад ее черные волосы и нежно целует в лоб. Это не для меня. Я всегда одна, со своими горами, лесом и озерами-лужицами. Юная пара причалила к острову.

Я слышала их голоса внизу:

— Анна, чем мы можем помочь бедной девочке?

Мама вздохнула, и ее грусть накрыла меня словно покрывало.

— Сэмюэль, ей придется намного хуже, чем мне.

Бернард Маламуд ЕВРЕЙ-ПТИЦА Пер. В. Голышев

Обычно юмор чувствует себя в еврейской литературе как дома. Возможно, это происходит из-за естественной склонности преувеличивать и искажать действительность, такая фантазия, летящая к логическому концу — нелепости. Фантазия нападает и развивается, прикрываясь цинизмом и пассивностью. Даже самые реалистичные произведения наполнены фантастическими и сверхъестественными деталями, резко контрастирующими с общим фоном.

Бернард Маламуд превращает в евреев ворон — те истово молятся, сносно говорят на идише, селедку предпочитают смальцу и улетают от «антисемитов». Он преувеличивает, веселится, играет, кричит, дразнит, наслаждается и растягивает обыденную реальность как конфеты-тянучки. И невозможно возможное существо, еврей-птица по имени Шварц, жалуется, развлекает, страдает, терпит и задыхается, пока читатель не перестает смеяться.

Но кто такие «антисемиты»? Где они, эти «антисемиты»? Габриэль Персон однажды сказал: «Еврей платит за свое еврейство так же плохо, как нееврей: он — свой собственный антисемит».

Дж. Данн