Дьявольский рай. Почти невинна

Мне было неспокойно. Что-то чавкало моей душой. Я вернулась обратно к своему семейству. Моего отсутствия никто не заметил. Просто сестра подвинулась немного, мне налили двадцать грамм портвейна и как ни в чем не бывало заговорили на тему, начало которой я пропустила (естественно, про то, как делают вино в Греции).

Я снова встала и ушла в приветливую тьму.

И остановилась только у шестого корпуса, за Мостиком. Адора... Адора... Адора... Меня будто звали, будто требовали... Я схожу с ума.

Кто может меня звать? Разумеется, он, мой задумчивый Гепард, скучающий на парковой скамейке. Там, чуть ниже, под двустволой искривившейся сосной, на смотровой площадке, откуда видны и пляжи, и Ай-Петри.

И в моем организме воцарилась полная гармония. Я была уверена, что стоит мне лишь тихонько подкрасться ему за спину, мягко положить ладони на глаза, и так же легко...

Там действительно кто-то был.

С сердцем, готовым выпрыгнуть из груди, тяжело дыша, я спряталась за юкковую пальмочку и, закусив от волнения губы, наблюдала за неподвижным человеческим силуэтом, едва различимым в безлунной тьме. Пленительно настоящий, он переходил в это огромное черное небо, в бесконечный узор клонящихся над обрывом ветвей, едва качающихся в такт моему безумию.

Не знаю, сколько времени я простояла так – касаясь лицом острых листьев, затаив дыхание. Но, в конце концов набравшись решимости, я вышла из укрытия, в котором вообще-то не нуждалась, и тихо-тихо, тише крадущейся кошки, подошла к скамейке.

В это же мгновение лязгнула зажигалка, и непривычно большое пламя осветило не одно, а три лица – чужие, резко земные, совершенно бестолковые и чужие. Они тянулись к огоньку, как черти, и алый свет играл на их грубых щетинистых щеках.

Я круто развернулась и, громко шлепая вьетнамками, помчалась прочь от них, прочь от игры, прочь от двустволой сосны и юкковой пальмы, прочь от скамейки, прочь от мечты, прочь от всего. Мимо Капитанского Мостика, сквозь паукообразные ворота, вверх по асфальтовой дорожке и мимо склада с тусклой лампочкой.

Tag Funfzehn (день пятнадцатый)

Я устала. Я уже не та... он сам говорил. Я выросла, и заросли те скрытые тропы к нашему обоюдному поглощению. А искать другие пути я не хочу. Я вообще просто не хочу. Истории известны случаи, когда от любви сходили с ума. А мне надоело.

Этим утром, доблестно дождавшись 10:10 и прихода Веры с малой, узнала, что отныне Альхен будет только в Жиме. А они спустились по каким-то своим делам и потом тоже пойдут туда.

Заикнуться папаше, что давай пойдем для разнообразия в Жиму? Нет, он обо всем догадается, и это будет конец.

Хотя конец будет в любом случае – если не от руки папаши, то от мыслей об Альхене. Или сойду с ума, или удеру от отца. И, отвергнутая через пару недель насытившимся хищником, засну навечно под какой-то ялтинской многоэтажкой, предварительно спланировав с сизой крыши в неудачной имитации счастливой чайки.

За обедом, непосредственно во время поглощения аппетитной куриной ляжки, я пришла к неожиданному решению: «Тогда Магомет пойдет в Жиму».

Но я никуда не пошла. Всю сиесту пришлось провести дома – что-то настораживающее было в поведении папаши. Уходить было небезопасно. Поэтому учили с Зинкой английский (она меня ни черта не слушала, и это признали даже наши отцы, отчего уроки в сиесту сделали необязательными).

Nach Mittag

Перемена была. Я знала, что это случится, поэтому накручивала себя, как могла, чтобы потом, узнав приятную новость, в полной мере почувствовать все полагающееся облегчение. Итак, пущенная к Вере с Таней (в общеизвестное отсутствие нехорошего человека), я узнала, что он будет в шесть.

Часы показывали четыре, и я превратилась в сплошное предвкушение.

И он был...

Решение я приняла тут же, слова как-то сами сорвались с моих губ, и я уже хватала Таню за руку:

– Будь добра, передай Саше, что я буду сегодня в 21:30, на Капитанском Мостике.

– Да, я поняла.

Я наградила ее искреннейшей улыбкой и умчалась на гальку, тут же замечая изменение настроения у бдительных родственников, заметивших изменение настроения у их юродивого ребенка.

И потом, не вытерпев, пошла прогуляться к «соборику»; краем глаза видела, как Рыжая подпорхнула к Бесу, уютно примостившись на его коленях, что-то шепнула на ухо и тут же убежала. А он, стремительно повернув голову, уже смотрел на меня, и, через какое-то мгновение, огромная бабочка «аполлон», белая, с красным, голубым и желтым рисунком, уже садилась на мою руку. Я не удивилась: ведь насекомое имело свою миссию.

Это демоническое «да» с белыми крыльями...

Я тут же отправилась как бы к Тане, будто бы показать бабочку, а он, захватив мой взгляд, загадочно улыбнулся и едва заметно кивнул. А чуть позже Таня поймала меня за руку и, извлекая из этого золотистого тумана, сказала, что еще не передала, но обязательно это сделает, и...

Но было уже поздно. Все сделалось, как прежде.