Дьявол в бархате

Джайлс поклонился, все еще не обнаруживая обычной наглости.

— Скажи им, — продолжал Фентон, — что миледи была отравлена мышьяком, и что вскоре я с ними потолкую. При этом, несомненно, поднимется визг и вой…

— Визг и вой? — переспросил Джайлс. — Что вы, сэр, это будет ад, почище чем в театре, когда там разыгрывают сцену шабаша ведьм. Этих скотов следовало бы хорошенько огреть кошкой-девятихвосткой! 30Но А смогу с ними справиться, сэр!

И Джайлс удалился, закрыв за собой дверь, прежде чем Фентон успел возразить.

Лидия, явно не доверявшая Джайлсу, все еще стояла на коленях на краю кровати, но теперь ее голубые глаза смеялись.

— Я знала это! — воскликнула она. — О, я была уверена в этом с тех пор, как мы поженились… — Лидия подняла глаза кверху, — три года, один месяц и четыре дня тому назад.

— Уверена в чем, дорогая?

— Подойди, и я шепну тебе на ухо. Ближе! Еще ближе!

Фентон послушно склонился к ней, приподняв локоны парика. Лидия слегка укусила его за ухо, заставив подпрыгнуть от неожиданности, хотя это отнюдь не было неприятным.

— Что за шутки? — проворчал он, все еще держа в руке кинжал и насмешливо глядя на нее. — И где же ты это узнала?

— Ты сам научил меня, — ответила Лидия. Внезапно ее голос стал серьезным. — Ник, ты стал сегодня другим, и поэтому я скажу тебе… Перед тем, как мы поженились, я говорила с моим отцом. Он тебя ненавидел. Знаешь, что я ему о тебе сказала?

— Понятия не имею.

Лидия с гордостью произнесла, не сознавая, насколько нелепо звучат ее слова: ,

—» Он добр, как священник, — сказала я, — и храбр, как «железнобокий» 31.

Последовала пауза.

Крышка гроба вновь угрожающе заколебалась.

Худшего комплимента Лидия не могла ему сделать. В происходившей более тридцати лет назад гражданской войне 32кавалеров 33с круглоголовыми не было более отчаянных роялистов, чем отец и дед сэра Ника.

К тому же в своих научных изысканиях, волновавших его куда больше, нежели текущая политика, профессор Фентон был таким же убежденным кавалером, как его тезка. Споря о взглядах круглоголовых с Паркинсоном из колледжа Кайуса, он его по-настоящему ненавидел. —

— Я не заслуживаю подобного комплимента, — чрезмерно вежливо откликнулся Фентон. — Все же, если бы вы сказали: «храбр, как кавалер»…

В глазах Лидии появилось испуганное выражение.

— Не надо! — взмолилась она, закрыв лицо руками. — Да простит меня Бог! Еще одно слово, и мы опять все разрушим!

— Каким образом, миледи?

Лидия устало откинулась на подушки, поддерживая голову правой рукой. Казалось, что она вот-вот лишится чувств.

— Ник, — тихо промолвила Лидия, — почему ты захотел жениться на мне?

— Потому что я любил тебя.

— Я тоже так думала и на это надеялась. Но в этом ужасном доме достаточно было лишь краткого упоминания о ком-нибудь, кого меня с детства учили любить и почитать, как ты сразу же разражался насмешками. Даже если речь заходила о великом Оливере…

— «О великом Оливере!»— передразнил Фентон, вцепившись левой рукой в столбик кровати, а правой в рукоятку кинжала. — Ты имеешь в виду Кромвеля? 34

Он произнес эту фамилию с такой ненавистью, какую только можно было вложить в одно слово. И ненависть эта была абсолютно искренней.

— Я родился, — заговорил сэр Ник, — в год, когда твои доблестные круглоголовые отрубили голову королю Карлу I 35. Они установили эшафот у окна Банкетного флигеля. Короля вывели из Сент-Джеймсского дворца, провели через парк и ворота Хольбейна 36в длинные комнаты Уайтхолла, к окну, у которого стоял эшафот. Снежным январским днем они отрубили ему голову.

Сэр Ник, а может быть, профессор Фентон глубоко вздохнул.

— Ни один человек не умирал так храбро. Ни один король не вел себя так благородно, хотя они в него плевали и пускали ему в лицо табачный дым, когда он проходил мимо. — Повернувшись, сэр Ник вонзил кинжал по рукоятку в столбик кровати с такой точностью, что не отломилась ни одна щепка. — Пусть обрушится Божье проклятье на них и им подобных!

Лидия приподнялась, ее халат снова распахнулся. В глубине души все это ее не так уж интересовало.

— Ты женился на мне, — спросила она, — чтобы «укротить круглоголовую девку», как хвастался в таверне «Борзая»?

— Нет.

— А я слышала, что да.

— Тогда, черт возьми, считай, как тебе угодно!

— Ну, так ты не укротил ее, — взволнованно произнесла Лидия. — Мой дед и вправду был цареубийцей, как твоя потаскуха Мег сказала прошлой ночью. В начале Реставрации я была еще маленькой девочкой, и меня не взяли смотреть, как его повесят и четвертуют, а останки бросят в огонь, но я слышала, что он тоже умер храбро.

— Лидия, ты знаешь, как мало цареубийц было казнено?

— А ты?

— За столом Совета король Карл II бросил записку милорду Кларендону 37: «Я устал от повешений. Пусть они прекратятся».