Диалоги о камнях

Дан Берг Диалоги о камнях

День первый

1

Весь сотворенный Господом мир – люди, небеса, реки, поля, горы, камни, песчинки – знает о стоящем на берегу Днепра маленьком городке Божине. Всесветной известностью местечко сие обязано скромному своему жителю, хасидскому цадику раби Якову. Чудные сказки, что рассказывали друг другу раби и его верные хасиды, разошлись по пределам земли от края до края и поныне звучат в устах и будоражат умы. В добрых историях со счастливым концом заключена вера в лучшее будущее.

Неизменные посиделки собирались в доме раби на исходе святой субботы. В прочие дни недели хасидам бывало не до сказок: тяжко трудились бедняки, добывая скудный хлеб насущный.

Раби Яков старился, прихварывал, но каждонедельные праздники небылиц и былей не отменялись, Боже сохрани. В будни, если недомогал цадик, то сидел дома, и присматривала за ним драгоценная его супруга Голда. Дети выросли, у каждого свой домашний очаг и забот полон рот, не сглазить бы, и к отцу с матерью наведывались они, как заведено в хороших семьях, раз в неделю, дабы вместе встретить субботу. Хуже всякого недуга одолевало раби безделье в четырех стенах, ибо привык он бывать на людях и утешать, ободрять, поздравлять, шутить, поучать – смотря по обстоятельствам. Несносен человеку покой, что взамен страстей и дел – вот-вот тоска заглянет в душу.

На дворе стоял блеклый серый день, холодный ветер поздней осени пробирал до нутра, а тепло от печи в горнице никак не унимало ломоту в немолодых костях. Занедужившего цадика навестил любимый его ученик Шломо. Гость явился не один. Его сопровождал молодой хасид Шмулик. Накануне вечером приверженцы раби наслаждались сказками своего учителя, но ночью великий рассказчик почувствовал упадок сил. Неунывающая Голда взялась вылечить мужа за три дня.

Напомним читателям, что хасид средних лет Шломо провел молодость в Европе и набрался там вольнодумных идей, которые, порой, не мерились хасидским аршином. Однако раби Яков любил ученика за острый ум и лишние знания. В молодости Шломо получил неплохое наследство и теперь не изнурял себя, как бедняк, тяжким трудом, но употреблял время на познание Торы и мира вне ее.

Шмулик, светлая голова, тот самый, что служил счетоводом и не нуждался в записях, держа все вычисления в памяти, имел много свободных от должности часов и зачастую сопровождал Шломо в его путешествиях по просторам непознанных тайн. Повелитель цифр нашел родственную душу в старшем товарище, тянулся к нему и был достойным партнером в его мысленных экспериментах.

Надо ли говорить, как обрадовался гостям раби Яков! Он отбросил одеяло, спустил ноги с кровати и потянулся за капотом, желая достойно выглядеть в глазах визитеров. Голда тут же вмешалась и остановила преждевременный порыв мужа. “Полезай обратно в постель! – строго произнесла она, – ты воспитал чуткую молодежь, и ученики простят наставника в минуту его слабости. Поправься сперва!” Шломо и Шмулик поддержали Голду, и цадик покорно вернулся под одеяло.

2

– Я скучаю без моих хасидов, – пожаловался раби Яков, – расскажите, друзья, чем дышит община? Придвигайте лавку к кровати и садитесь!

– Боюсь, сегодня я не смогу ответить на твой вопрос, учитель, – вымолвил Шломо, усаживаясь сам и приглашая Шмулика занять место рядом, – сегодняшнее утро я посвятил прогулке вдоль реки, созерцая берега и углубленно размышляя о весьма важных вещах.

– А я час тому назад возвращался из конторы, – сказал Шмулик, – увидал погруженного в мысли Шломо, мы разговорились и решили навестить тебя, раби.

– Похвальное решение. Права Голда: я воспитал чуткую молодежь! Я счастлив буду узнать, о чем ты размышлял, Шломо, и о чем вы беседовали, молодые мои друзья!

Услыхав сии мужнины речи, Голда сделала для себя два привычных вывода. Во-первых, праздная беседа затянется надолго, и она успеет довязать шарф для старшего внука, а, во-вторых, надо позаботиться об ужине. Она направилась к печи, по пути прогнала нахально развалившуюся на кухонном столе кошку, выпроводила в сени кур, подбиравших с полу невидимые ей крошки, подбросила дров, поставила на огонь большой горшок с водой и принялась нарезать овощи для супа. Ожидая, пока варево будет готово, она уселась поудобней и принялась за вязание. Краем уха прислушивалась к мужским голосам.

– Какую думку гадал неугомонный ученик мой, и что зрило око его, пока бродил он берегом Днепра? – повторил вопрос раби Яков и уставился на Шломо в полной уверенности, что услышит нечто неожиданное.

– Око мое созерцало разбросанные вдоль русла и открытые холодному ветру камни. Большие и малые, серые и черные, гладкие и шершавые, мрачные и немые. В голове моей ветвилась думушка о думе. Вернее сказать, о мысли. А еще вернее – об умении мыслить.

– Мне известна твоя, Шломо, страсть говорить загадками. Я терпеливо жду немудреной отгадки.

– Раби, на сей раз дело мудреное, – вступил в разговор Шмулик, – мы успели перекинуться со Шломо несколькими словами. Он сам поведает обо всем. Глубина и новизна идеи поразят нас!