Диалоги (июль 2003 г.)

Примерно на таком уровне профессура была сильно почищена, и он был отстранён от этой работы, и валики были беспризорны какое-то время. Он всячески пытался спасти эту коллекцию, писал в правительство, писал Луначарскому, и в конце концов был организован архив звукозаписи по его докладной записке. Но эта коллекция, как не имеющая цены, в архив не попала. Она оставалась в институте, и один из фольклористов взял футляр Бернштейна и положил туда свои фольклорные записи. Это страшный эпизод, понимаете. Бернштейн пришёл (он получал как бы свидания со своей коллекцией) и увидел, что валики в других коробочках, и что на некоторых уже трещины. Он их перевязал верёвочкой и продолжал как-то работать, пытался эту коллекцию сохранить.

В конце концов, уже в конце 30-х годов её перевезли в Москву и выделили оттуда записи Маяковского, потому что Маяковский был объявлен лучшим и талантливейшим. И было постановление о восстановлении записей Маяковского. Тогда их переписали, и переписали очень неплохо, а остальная коллекция как-то так оставалась, и долгие годы была невостребована.

Когда думаешь о том, как читал Есенин, то, во-первых, видишь, что он читал всем своим существом, абсолютно отдавая себя этому чтению. Он не читал, он кричал о том, чем он живёт, чем он болен, от чего он страдает. Причём такая манера была у него не всегда. Я эти записи давал слушать людям, которые могли как-то корректировать реставрацию, потому что сделать отчётливей можно, но очень легко уйти от подлинного тембра. Поэтому я давал Чагину, например, очень он мне много советов хороших дал. И вдруг мне говорят: а вы Миклашевской давали слушать? Я сразу: как Миклашевской, неужели она жива? Миклашевская, та, которой он стихи посвятил – «Любовь хулигана», «Москва кабацкая».

Да, жива, живёт там же, где и раньше, на Качалова, прямо наискосок от Дома радио, где я тысячу раз бывал. И я к ней пошёл и много фотографировал, записал её. Какие-то фотографии я принёс, посмотрите. И она мне рассказала, что он так вот читал с эстрады. Иногда он так же, с таким напором и, можно сказать, истерично, в хорошем смысле, читал и дома. Ей запомнился «Чёрный человек». Это, говорит, страшно было. Он читал так, что казалось, что, действительно, Чёрный человек – вот он, рядом с ним, вот он, страшно это. И даже показывала, как он это читал: «Прямо в морду ему, в переносицу…» То есть на полном таком напряжённом крике. Как он читал вот эти стихи.

«А мои стихи, – она называла это „мои стихи“, – он читал по-другому – тихо и как бы с удивлением». Вот это: «Дорогая, сядем рядом, поглядим в глаза друг другу», или: «Но мне осталось, мне осталось твоих волос стеклянный дым…». И эти семь стихотворений знаменитых он ей читал. Она говорила, каждый раз он напишет стихотворение, приходит очень торжественно, или они встречаются в кафе поэтов. Когда напечатано было в «Красной нови» это стихотворение, он ей назначил встречу и подарил журнал. И тогда он читал тихо.

А одно стихотворение, самое последнее, которое он написал уже много позже, когда они уже не видели друг друга, он уже был женат на Софье Толстой, было напечатано в «Бакинском рабочем». Но Миклашевская о нём узнала много лет спустя, когда уже было готово собрание сочинений Есенина. Почему я к ней пришёл? Меня из комиссии, где мы тогда обсуждали варианты, послали к ней. И она говорит: «Я впервые прочитала эти стихи: „Я помню, любимая, помню сиянье твоих волос…“». Вот так она получила привет от Есенина через много лет. И она удивительные вещи ещё рассказывала о совершенно другом Есенине.

А.Г. Мы сегодня уже не успеем об этом поговорить…

Трансформация элементов

02.07.03

(хр.00:47:02)

Участники:

Жорж Лошак – профессор (Париж)

Леонид Ирбекович Уруцкоев – доктор физико-математических наук