Такова общеметодологическая позиция, которая позднее позволила Ленину заявить, что в самом фундаменте материи резонно предположить свойство, родственное ощущению, хотя и не тождественное ему, – свойство отражения. Мышление и есть, согласно Ленину, высшая форма развития этого всеобщего и чрезвычайно существенного для материи свойства, то есть атрибута. И если отрицать за материей этот ее атрибут, то она сама будет мыслиться, как выразился бы Спиноза, "несовершенным образом", или, как писали Энгельс и Ленин, попросту неверно, односторонне-механистически. И тогда вы непременно впадаете в самое настоящее берклианство, в толкование природы как "комплекса моих ощущений", как абсолютно специфичных для "одушевленного существа" кирпичиков, из которых складывается весь мир представлений, то есть мир, как и каким мы его знаем... Ибо берклианство и есть абсолютно неизбежное дополнение и восполнение односторонне-механистического понимания природы, наказание за грех "несовершенного способа представления о субстанции"... Потому-то Спиноза и говорит, что субстанция, то есть всеобщая мировая материя, обладает вовсе не одним только свойством "простираться", а и еще многими другими столь же неотъемлемыми (неотделимыми от нее, хотя и отделимыми от любого "конечного" тела) свойствами, атрибутами, из коих мы, правда, знаем только два.
Спиноза неоднократно оговаривает, что мышление как атрибут недопустимо представлять себе по образу и подобию мышления человеческого. Атрибут есть всеобщее свойство субстанции. Оно является лишь основой всякого "конечного мышления", в том числе и человеческого, но ни в коем случае не тождественно последнему. Представлять себе мышление вообще по образу и подобию наличного человеческого мышления – его "модуса", частного случая – значит как раз представлять себе его неверно, так сказать, "по модели" его отнюдь не самого совершенного (хотя и самого совершенного из известных нам) образа.
С этим у Спинозы связана его глубокая теория истины и заблуждения, тщательно развитая и в "Этике", и в "Трактате об усовершенствовании разума", и в "Богословско-политическом трактате", и в многочисленных письмах.
Если способ действия мыслящего тела целиком определяется формой "другого" тела, а не собственной внутренней структурой, то возникает вопрос: как же быть с заблуждением? Вопрос этот вставал с особой остротой еще и потому, что в этике и теологии он выступал как проблема "греха" и "зла". Критика спинозизма со стороны теологов неизменно направлялась на этот пункт: учение Спинозы обессмысливает-де самое различие "добра и зла", "греха и праведности", "истины и заблуждения". В самом деле, чем тогда они различаются?
С точки зрения Спинозы, заблуждение (а стало быть, и "зло" и "грех") не есть характеристика идеи и действия по их собственному составу. Заблуждающийся человек тоже действует в строгом согласии с формой вещи, но вопрос в том, какова эта вещь. Если она "ничтожна", "несовершенна" сама по себе, то есть случайна, то способ действия, приспособленный к ней, также несовершенен. И если человек переносит такой способ действия на другую вещь, он и попадает впросак.
Заблуждение, следовательно, начинается только там, где ограниченно верному способу действий придается универсальное значение, там, где относительное принимают за абсолютное. Понятно, почему Спиноза столь невысоко расценивает действие по абстрактно-формальной аналогии, критически относится к формальному умозаключению, опирающемуся на абстрактную универсалию. В абстрактной "идее" зафиксировано то, что чаще всего "лезло в глаза". Но ведь это могут быть совершенно случайные свойство и форма вещи. И значит, чем более узкой была та сфера природного целого, с которой имел дело человек, тем больше мера заблуждения, тем меньше мера истины. По той же причине активность мыслящего тела находится в прямой пропорции к адекватности его идей. Чем пассивнее человек, тем сильнее власть ближайших, чисто внешних обстоятельств над ним, тем больше его способ действия определяется случайными формами вещей. И наоборот, чем активнее он расширяет сферу природы, определяющую его действия, тем точнее, истиннее его идеи. Поэтому самодовольная позиция обывателя и есть наихудший грех...