Диагноз смерти (сборник)

Мистер Брайтон гадливо передернулся. Казус этот более удивил его, чем обеспокоил. Первым его порывом было дернуть сонетку, благо ее шнурок висел совсем близко, но он даже руки к ней не протянул – ведь никакого страха он не ощущал, а иначе истолковать для себя такое движение он бы не смог. Куда больше, чем какая-либо опасность, его беспокоила нелепость ситуации. Положение было хуже, чем неприятным – дурацким.

К какому именно виду принадлежала змея, Брайтон определить не мог. Не мог судить он и о ее длине, но та часть туловища, которую он мог видеть, была в руку толщиной. Чем она может угрожать человеку, и опасна ли она вообще? Возможно, она ядовита? Или это удав? Брайтон не так уж много знал о сигналах, которыми природа предупреждает человека об опасности; у него просто не было случая усвоить этот шифр.

Пусть даже эта гадина безвредна, сам ее вид отвратителен; она, что называется, de trop – неуместна, причем вопиюще. Камень не стоит оправы. Да, повинуясь варварской моде наших мест и нашего времени, мы увешиваем стены картинами, уставляем пол мебелью, а мебель – различнейшими безделушками, но тварь родом из джунглей в спальне – это, пожалуй, слишком. А гаже всего – и невыносимее! – что эта тварь дышала тем же воздухом, что и сам Брайтон.

Вот такого рода мысли, более или менее оформившиеся, проносились в голове Брайтона, побуждая его действовать. Мы зовем это размышлением и принятием решений. В итоге мы действуем, разумно или неразумно. Примерно так же лист, сорванный с ветки порывом осеннего ветра, решает, куда ему упасть – на землю или в озеро. В людских действиях нет секрета: что-то заставляет мускулы сокращаться. И так ли уж важно, что предварительные процессы, идущие на уровне молекул, мы зовем свободной волей?

Брайтон поднялся. Он хотел отойти, не тревожа змею, а потом, если повезет, покинуть комнату. Человеку не грех отступить перед величием – ведь величие означает власть, а во власти всегда таится угроза. Он не сомневался, что, даже пятясь, найдет дверь. Пусть даже тварь поползет за ним… Стены в особняке были увешаны не только картинами, был и щит, вокруг которого висели смертоносные клинки с Востока; там наверняка отыщется что-нибудь подходящее для такого случая. А змеиные глаза все более наливались злобой.

Брайтон приподнял правую ногу, собираясь шагнуть назад. И тут же понял, что нипочем не сможет это сделать.

«Я считаюсь храбрецом, – подумал он. – А может, это вовсе не храбрость, а гордыня, и сейчас, когда моей трусости никто не увидит, я могу спраздновать труса».

Правой рукой он оперся на спинку стула, но ногу на пол все не опускал.

– Ерунда! – сказал он уже вслух. – Мне страшно, но еще хватает смелости признаться в этом самому себе.

Он еще немного приподнял ногу, чуть согнув ее в колене, потом быстро поставил на пол – всего на пару дюймов перед левой – он сам не понял, почему так вышло. Попытка шагнуть с левой ноги окончилась так же: она едва опередила правую. Пальцы его стиснули спинку стула. Стороннему наблюдателю могло бы показаться, что Брайтон просто не хочет расставаться с верной опорой. Змеиная голова по-прежнему покоилась на внешнем кольце. Тварь не шевелилась, но огоньки в ее глазах дробились теперь на сотни светящихся иголок, как это бывает с пучком электрических искр.

Лицо Брайтона сделалось серым. Волоча за собой стул, он сделал шаг, потом еще один, потом выпустил его, и тот с грохотом упал. Мужчина застонал сквозь зубы – змея же не издала ни звука и не шелохнулась, только светились глаза, которые теперь казались двумя солнцами. Они сияли, и в сиянии этом терялись очертания самой змеи. От них разбегались разноцветные кольца, которые становились все больше и наконец бесшумно лопались. Брайтону казалось, что кольца эти, пролетая мимо, касаются его лица. Ему слышался отдаленный рокот большого барабана, потом к нему добавилась нежная музыка, словно пела эолова арфа. Он узнал мелодию – ее издавали по утрам колоссы Мемнона, и ему показалось, что он вдруг оказался в зарослях папируса на нильском берегу и прислушивается к этому бессмертному гимну, доносящемуся сквозь безмолвие веков.