Дядьки

Я стал наблюдать за ним, день за днем. Выраженный во всем его существе трагизм был так велик, что чувство обреченности всего сущего передавалось и мне.

Концентрация жизни, ее жадные до ощущений импульсы едва превозмогали в нем нулевой уровень. Бледно-розовая кожа, короткие идиотские усики, пришибленная походка, бессменные подростковые шортики — он походил на школьника, впавшего в депрессивный ступор. Ел он всегда один — и так обреченно, с такой невыносимой тоской в глазах, будто после трапезы его поволокут на виселицу.

Мне стало жаль его — такая жалость пронзает сердце, когда представляешь себя на месте бедолаги, — и я решил как-то скрасить его одиночество.

— Давай здороваться с ним, как иностранцы: нараспев, с улыбкой во весь рот, — сказал я жене.

Оказалось, что вид побитого жизнью иностранца, закованного в броню отчуждения, трогательно обжигал загрудки моей жены с первого брошенного на него взгляда.

— Давай, — согласилась она.

Мы поинтересовались у Стефана, откуда прибыл сей печальный субъект.

— Он восточный немец, — задумчиво ответил Стефан. — Странный он. Попросил меня поменять ему номер с видом на море на другой, выходящий на шумную задымленную улицу. Первый раз меня просят о таком…

Каждое утро, застав его в момент поедания омлета с ветчиной (другого на завтрак он не ел), я подходил к нему и, лыбясь во всю ширь, напевал: «Хеллоооуууу». Растроганный таким вниманием, немец привставал, глаза его тут же застилала слезная пелена, голова сотрясалась приветственной дрожью, рот бормотал нечто нежно-невразумительное.

На третий день регулярных приветствий мне стало казаться, что уж как-то часто мы с немцем оказываемся вместе. Я встречал его в лифте, за соседним столом в ресторане гостиницы, в магазине сувениров и алкогольном супермаркете. И каждый раз напевал ему радушное «Хеллоу», а он в ответ готов был разрыдаться.

Однажды он слегка наклонился ко мне и, едва не разрываясь от конспирации, спросил по-немецки:

— Warst du im Aquarium?

В ответ я пожал плечами и вышел из лифта.

4

Армян всегда можно узнать по грустным глазам. У евреев глаза тоже грустные, но сильно приподнятые брови делают их вид еще и настороженным.

Араик прибыл на Крит через день после нас, с женой и двумя детьми: годовалым Тиграном и трехлетней Мери. То, что он армянин, я понял сразу. Мы быстро сошлись, долго говорили об Армении, о языке, обычаях, о том, как современная культура подъедает все национальные устои народов, словно тля — стебель, дабы привести человека под общий знаменатель среднестатистического потребителя с устойчивой мотивацией к потреблению.

Вот уже пятнадцать лет как он жил в Германии, выучил язык, получил гражданство и к фамилии Хачатурян добавил фамилию Пфафенгут. Араик Хачатурян-Пфафенгут — немецкое приложение сильно облегчало общение с представителями бюрократического аппарата.

Мы вместе ходили на пляж Star Beach, сообща гуляли по оливковой роще, выпивали в баре после ужина.

— Араик, что означает «Warst du im Aquarium?» — спросил я, отхлебывая пива.

— Это значит «Был ли ты в Аквариуме?» — вдруг он встрепенулся. — Слушай, а к тебе тоже подходил Титмо?

— Какой еще Титмо?

— Ну, этот восточный немец, похожий на замерзшего воробья.

— Да, черт возьми! Вот это да! Араик, что он еще сказал тебе? Интересный тип. Мы с женой здороваемся с ним каждый день, больно вид у него печальный…

— Ну, — начал Араик, — он рассказал, что не женат, что приехал один, что каждый день ходит в Аквариум вместо моря, вот и меня звал в Аквариум, показывал даже абонемент на пятнадцать посещений…

— Подожди, подожди, — перебил я, — ты хочешь сказать, что он ни разу не спустился к морю?

— Вроде так… Я спросил у него, чего он такой бледно-розовый, почему не загорает на пляже? И мне показалось, что при слове пляж его передернуло. Шальной он какой-то, даже для восточного немца шальной, — заключил Араик.

Каждый день, встречая меня где-нибудь, Титмо спрашивал, был ли я в Аквариуме. В подтверждение того, что сам он не забыл посетить столь важное для отдыха место, немец протягивал абонемент с указанными в столбец датами посещения. Когда вечером я встретил его в баре, бармен, кисля лицо, возвращал ему абонемент.

— Im Aquarium schwimmen große Fische! — восторженно заявил он мне с искрящимися глазами, как у камикадзе за секунду до смерти.

«В аквариуме плавают большие рыбы», — перевел подошедший к стойке бара Араик.

5