Дядьки

Надо признать: служение, чтение мантр и вегетарианство пошли ему на пользу. Арсен стал двигаться, похудел, болезненность сошла с его лица, в глазах вспыхнули светлячки. Три года он служил Кришне яростно и честно, как Арджуна, позабыв себя, воспевая мантры, беспрекословно подчиняясь старшим. Вся черная работа в ашраме (большая трешка на Лиговке) лежала на нем. Потом что-то его разочаровало — наверное, он начал понимать, что его используют, что снова он столкнулся с ложью и предательством. Думаю, это случилось после того, как его, гриппозного, с сорокоградусной температурой, выдворили на мороз чистить ковры к приезду важного иерарха из Штатов. После того как он покинул ашрам, вера в людей, в Бога, в саму жизнь была у него подорвана. Не знаю точно, но думаю так. Брат никогда не открывался, а я не лез с расспросами. Он резко порвал с кришнаизмом и сразу впал в полуторагодовую депрессию, вышел из которой циником и жлобом. Все положительные качества Арсена поменяли свой полюс на противоположный. Из смиренного, понимающего мальчика он превратился в неотесанного грубияна и нигилиста. Любую помощь он издевательски отвергал. Одно время даже не принимал душ. «Зачем?» — вопрошал он, когда кто-то из нас предлагал ему ополоснуться. В глазах — пустота и нездоровая старческая пелена. Полный крах в восемнадцать лет…

А спустя некоторое время начал исчезать. Бывало, уйдет за батоном, а вернется через три дня. «Ты где был?!» — спрашиваем. «Да так, просто…» — отвечает и гогочет себе под нос. На работу устроиться ему не удавалось, а там, куда его брали, обычно не задерживался более трех дней. Работать за деньги было для него невыносимо. После бескорыстного служения оплата труда деньгами — сомнительная награда. Думаю, так он и думал. К тому же не видел смысла. Родители кормили, жилье какое-никакое было. Но больше чем на три дня брат не исчезал. Поэтому на этот раз мать особенно сильно переживала. Да еще и перелом ноги этот…

Трамвай доезжает до метро: осознаю это в связи с массовым выходом пассажиров. Встрепенувшись, выскакиваю последним, бегу ко входу в метро, тараню упертую дверь, миновав турникет, бегу вниз. Тетечка из будки орет в микрофон, чтобы я немедленно остановился, что бежать по эскалатору запрещено, что есть правила. Я хотел было ответить ей, что не спал ночь, что моего брата арестовали за разжигание костра в парке, что у меня тараканы в голове, что прочь с дороги. Но ничего не сказал. Поравнявшись с тетей, натыкаюсь на человека, который в результате неведомых обстоятельств попал в стеклянную конуру, упрятанную на сто метров под землей. Мне становится жаль эту женщину, чьи некогда пылкие и молодые мечты сейчас слабо тлели на жертвенном алтаре реальности. Мы встречаемся взглядами и спустя секунду расстаемся.

Выхожу на Восстания. Иду мимо гостиницы «Октябрьская». Знакомое местечко. Здесь я размещал туристов из Ноябрьска. Отсюда уезжал с женой в Финляндию. Когда-то давно здесь, прижавшись к стене, целовался со спортивной девушкой из пивного бара, а она лезла ко мне в штаны и дрожала. А теперь вот прохожу мимо серого фасада, чтобы забрать из ментовки брата. Внутри что-то свербит: гнусное тягучее чувство, которое возникает после того, когда на вопрос «Чем помочь близкому?» не находишь ответа и чувствуешь себя слабым, униженным, виноватым.

В отделении милиции как в отделении милиции. В дежурке за широким пластиковым окном, низко опустив голову, сидит лейтенант.

— Здравствуйте, — обозначаю себя.

— Здрасьте, — поднимает голову дежурный, и я угадываю армянские черты на правильном утомленном лице.

— Борис? — спрашиваю.

— Да. Айрапетян?

— Он самый. За братом.

— Сейчас сержант оформит бумаги, посиди там пока, позовем.

Я вышел и сел на дээспэшную лавочку напротив деревянных кресел, складных, как в советских кинотеатрах. Сложенные стульчаки были так грязны и поношены, что первые десять минут я перебирал в голове варианты, как можно так испоганить мебель. Казалось, их опустили в жижу, потом долго оплевывали, били ногами, царапали ножиком, терли об асфальт, отламывали щепки. Кресла являли собой образец человеческой способности уродовать. С унылых стен, с размытых черно-белых фотографий глядели на меня разыскиваемые преступники, фамилия одного из них была Ио. Как у спутника Юпитера, подумал я.

Прошел час. Мимо проходили люди в форме, не обращая на меня ни малейшего внимания, точно шли вдоль долгой и унылой стены.

Спустя полтора часа, неловко всунув голову в арочное окошко, спросил у дежурного земляка, сколько это еще может продлиться.

— А это мы сейчас у капитана спросим, — ответил дежурный, оборачиваясь и шуточно обращаясь к коллеге. — Ну что, товарищ капитан, когда там бумаги готовы будут?

— Ну, к вечеру, может, и доберемся до… Как там его?..

— Айрапетяна, это брат мой, — вставил я.

— Да, Айрапетяна, — невозмутимо продолжил капитан, даже не посмотрев на меня, будто говорил с рацией. — Ну, можно и быстрее, конечно… Но я не вижу с вашей стороны никаких движений в мою сторону…