Вообще-то, наверное, лучше было бы не втягивать Лейли и Меджнуна в мои дела, потому что, хоть я и не отдавал себе в этом отчета, тот факт, что легендарная Лейли была тезкой дядюшкиной дочки, повлиял на мои дальнейшие умозаключения. Но я не видел другого выхода – самыми значительными из известных мне влюбленных были именно эти самые Лейли и Меджнун. Кроме них, я слышал еще о Фархаде и Ширин, но ничего существенного о том,
Стенные часы пробили двенадцать. Господи, уже полночь, а я еще не сплю! Сколько я себя помнил, эти часы висели у нас всегда, но я впервые услышал, как они отбивают полночь. Может быть, моя бессонница тоже доказывает, что я влюбился? Сквозь москитную сетку я различал в полутьме двора неясные силуэты деревьев и розовых кустов, казавшихся диковинными призраками. Мне стало страшно – хоть я и не успел еще окончательно разобраться, влюбился я или нет, но судьбы влюбленных, чьи истории я припомнил, повергли меня в ужас. Почти все эти истории были трагичны и почти все кончались смертью героев.
Лейли и Меджнун – смерть! Ширин и Фархад – смерть! Ромео и Джульетта – смерть! Поль и Виргиния – смерть! И даже тот рассказ в газете тоже кончался смертью.
Не дай бог, я и на самом деле влюбился. Значит, я тоже умру? А в ту пору детская смертность была высокой, и мне доводилось слышать, как взрослые в разговорах подсчитывали, сколько та или иная женщина родила детей, и сколько из них умерли. Но неожиданно во мне вспыхнула надежда: знаменитый Амир Арслан![2] Историю о нем я много раз слышал и читал сам. Амир Арслан – единственный влюбленный, которому удалось стать счастливым!
Мысли об Амире Арслане и о благополучном исходе его любви слегка меня приободрили, но в то же время утяжелили чашу весов, содержащую утвердительный ответ на важнейший вопрос, а именно: влюблен я или нет. А каким образом влюбился Амир Арслан? Он увидел портрет Фаррохлеги и в тот же миг навсегда отдал ей свое сердце. Так, может быть, я тоже влюбился с одного-единственного взгляда?
Я пытался уснуть. Я крепко зажмурил глаза, чтобы погрузиться в забытье и выбраться из лабиринта неотвязных мыслей. К счастью, даже когда мальчишка влюблен, сон одерживает над ним верх и не позволяет бодрствовать до утра. По всей видимости, бессонные ночи – удел взрослых влюбленных.
Наступило утро, но я не успел вернуться к своим думам, потому что заспался дольше обычного, а разбудил меня голос матери, повторявшей:
– Подымайся, подымайся же! Тебя дядя зовет.
Я вздрогнул, как будто меня ударило током. У меня пропал дар речи. Я хотел спросить: «Какой дядя?», но не смог выдавить из себя ни звука.
– Вставай! Ага[3] приказал, чтобы ты явился к нему домой.
Я отказывался что-либо понимать. Вопреки здравому смыслу, вопреки всякой, даже детской, логике я почему-то был уверен, что дядюшка проник в мою тайну, и от страха меня била дрожь. Чтобы отсрочить надвигающуюся пытку, я сказал первое, что пришло в голову:
– Я еще не завтракал.
– Так вставай же быстрее. Позавтракаешь и пойдешь.
– А вы не знаете, зачем дядюшка меня вызывает?
Ответ матери меня несколько успокоил:
– Он велел созвать к нему всех детей.
Я вздохнул с облегчением – очередное сборище у дядюшки. Он часто собирал у себя детвору и читал нам нотации и наставления, а потом раздавал сладости. В общем, я постепенно пришел в себя и сообразил, что дядюшка никак не мог раскрыть мою тайну.
Завтрак я съел, можно сказать, спокойно, и впервые с того момента, как проснулся, мне вновь привиделись черные глаза Лейли – они глядели на меня сквозь клубы вырывавшегося из самовара дыма.
Выйдя в сад, я увидел Маш-Касема, дядюшкиного слугу. Подвернув шаровары, он поливал цветы.
– Маш-Касем, ты не знаешь, зачем я дядюшке понадобился?
– Э-э, милок. Зачем мне врать?! Ага приказали собрать у них всех детей. А по правде, мне и невдомек, какое у них к вам дело…