Дядюшка-флейтист

Он стал ходить взад и вперед по комнате, потирая руки, проходя мимо Наташи, взглянув украдкой на сидевших за столом, он порывисто погладил девочку по стриженой голове.

— Машенька, налей Наташе еще чайку, — тихо сказал он.

— Что у нее языка что ли нет? Наталья, что же ты не спросишь? Хочешь?

— Позвольте, пожалуйста, тетенька, — заученным тоном ответила девочка, подходя с кружкой к столу.

— Может, ей булочки еще хочется? — начал было Петр Васильевич.

— Пожалуйста, не беспокойся… — перебила его жена. — Она получила всего в волю… Разве полезно наедаться на ночь? Ты не вмешивайся: твою племянницу не обидят.

Петр Васильевич стал пить чай. Он был молчалив, печален; между бровями у него лежали глубокие морщины — свидетельницы тяжелых дум, пальцы его нервно барабанили по столу.

В комнате наступило молчание.

Черноглазая Липа с аппетитом допивала уже третью или четвертую чашку чаю.

— Мама, да нет ли у нас еще кусочка булки? — спросила она, заглядывая в чашку с отбитой ручкой.

Булка оказалась припрятанной и девушка стала ее намазывать остатками варенья.

Петр Васильевич тряхнул решительно волосами и взглянул на жену.

— Машенька… Вот… я давно все хочу поговорить с тобой, — начал он каким-то заискивающим тоном.

— Насчет чего это? — удивилась Марья Ивановна. Липа перестала жевать и смотрела на отца.

— Да насчет Коли…

— Что еще приключилось с твоим полупомешанным братцем?

— Надо бы его взять к нам…

— Этого не доставало!!! Ты, кажется, намерен всю свою милую роденьку поселить здесь! Тогда и мне с дочерью места не хватит!

— Ужасно жаль Колю! Больной, одинокий, бедствует… Одежды нет… А теперь морозы наступают… Помогать же мне ему решительно не из чего…

— Поменьше бы пил!.. Да место себе сыскал бы… Еще бы ты вздумал на сорок рублей жалованья всех своих родственников содержать! И без того тянемся для них из сил, себе во всем отказываем…

— Нельзя же, Машенька, жить только для себя. Положим, мы люди бедные, помогать много не из чего… Так хоть для близких сделаем по возможности…

— Мало мы еще делаем! — взвизгнула Марья Ивановна. — Вот твоя племянница два года живет! Разве она нам мало стоит? А у нас дочь взрослая… Молоденькой девушке и того и другого хочется… А мы ей даже зеркальца приличного не можем купить…

— Коля немного стоил бы и не помешал бы вам… Он человек недурной и в доме помог бы.

— Ну да!!! Напьется, того и гляди, квартиру спалит, набуянит… Мало ли что может натворить!

— Что ты, Машенька! Он как ягненок, тихий… Конечно, это несчастье с ним случается, выпьет… В семье его скорее остановить, удержать можно… Да и денег у него теперь нет… Если он выпьет, то молчит, сейчас спать ложится… Ты не бойся, я его уговаривать стану: не смеет он.

— Где ж вы, папа, поместить хотите почтенного дядюшку? — спросила Липа.

— Можно, пожалуй, у меня в комнате…

— У тебя нельзя. Самому повернуться негде! — резко сказала жена.

— Ну, хоть в кухне ему уголок отвести: он не требовательный, его судьба не баловала…

— Уж увольте, папа. Мне в кухню тогда и выйти нельзя будет: вечно одевайся, стесняйся… В своей квартире покою не будет!

— Нет, нет! Как хочешь… Я не согласна взять сюда еще твоего идиота братца. Довольно! Я не соглашаюсь! — крикливо проговорила Марья Ивановна.

— Люди животных жалеют… А для человека, для моего родного брата, у нас ни угла, ни куска хлеба, значит, нет? Он, голодный, нищий, будет умирать зимой под забором, а мы станем спокойно смотреть? Так что ли? Спасибо, жена!

Петр Васильевич встал; он весь трясся, говорил задыхающимся голосом, раскрасневшись и ероша волосы.

— Сделай, пожалуйста, одолжение! Зови сюда своего Коленьку и всю твою милую роденьку. Только уж мы с дочерью уедем, — язвительно проговорила жена, поднимаясь и унося самовар.

Петр Васильевич прошел в свою комнату, стиснув руками голову.

— Ах, эта злополучная судьба! Забила ты нас всех! — громко проговорил он там.

— Вот еще что выдумал! — шипела Марья Ивановна, обращаясь в Липе. — Сами бедствуем… А тут корми всех его дармоедов-родственничков.

— Не соглашайтесь, мама, — шепотом отвечала дочь, подошла к зеркалу, зажгла свечу и стала опять рассматривать свое лицо.

— Твоего почтенного дядюшку и в квартире-то совестно держать. Такой оборванец, точно нищий. Вообще, вся родня твоего папеньки… одно несчастье!

— Ш-ш-ш-ш-ш, мама, тише… «У наших ушки на макушке», — Липа подмигнула на Наташу.

— Ну что она, глупая, смыслит? — возразила мать, убирая чайную посуду.

— Мамаша, купите мне завтра к чаю ливерной колбасы, — попросила Липа.

— Хорошо, милая, куплю.

— Да сварили бы вы к обеду борщ со свининкой. Так хочется.

— Хорошо, хорошо… Дорога нынче свинина-то… Я и то приценялась — знаю, что ты любишь. Завтра пораньше на рынок пойду.

— Наталья, ну чего ты глазеешь? Укладывайся спать! — сказала Липа, а сама еще ближе придвинулась к зеркалу и стала мазать кольд-кремом нос.

МАЛЕНЬКИЕ УШИ И ПЫТЛИВЫЕ ГЛАЗА

А маленькие детские уши все слышали, пытливые серьезные глаза видели все, и стриженая голова думала много-много…