Ди-Пи в Италии

Савилов, горбясь, сидит на кровати. Его сотрясает утренний кашель. Туберкулез обоих легких в последней стадии.

Дети водят хоровод и поют итальянскую песенку:

Cavallo per gente.
Che costa? Cinque cento…

После обеда мы постепенно, по-одиночке стягиваемся к своим пенатам. Мои кукольный ящик переменил свое содержимое. Куклы проданы, а он набит редиской, картошкой и прочими доступными дипийскому племени припасами. В руках — ведерки из консервных банок, в них — обед из Собрания. Под мышкой — шмоток стружек. Это я прихватил на базаре для набивки кукол. Сырье для моего производства я черпаю из самых неожиданных источников и без каких-либо лицензий.

Перед кроватью Савилова целый женотдел. Это он ведет разбирательство очередной ссоры. В судьи его не избирали и не назначали. Это само собой вышло, но его авторитет непоколебим и решения обязательны.

Солнце, обойдя свой круг над Вечным Городом, садится за виднеющимся с нашего холма куполом собора Св. Петра, и к нам приходят гости.

Прежде всего — перуанец Свидин. Он устремляется к моей жене и расшаркивается: Добрый вечер, тетушка!

Родство это для меня не совсем понятно, но признано ими обоими. Дело в том, что довольно давно отставной генерал Свидин развел огромный сад на берегу Кубани, близ станицы Баталпашинской, а над ним на горе тоже отставной полковник Удовенко разбил свой сад. Любители-садоводы дружили между собой, а их внуки играли и в том и другом саду. Одна из внучек полковника гоняла там обруч, а один из внуков генерала просто орал на руках своей матери. Внучкой с обручем была моя жена, а орастым внуком генерала вот этот самый Свидин, перуанец. Тогда они были знакомы лишь поверхностно, так сказать, мимолетно, но прошли года, умерли и полковник и генерал, сад полковника вырубили под корень, а сад генерала случайно уцелел и тот же проказник-случай привел в него на жительство внучку с обручем, мою жену, и меня вместе с нею.

А орастого внука занесло через моря и океаны в самое Перу, откуда он, по непоседливости своего характера, перемахнул на Балканы, когда там русские офицеры взялись за оружие, чтобы освободить свою землю. С Балкан его перенесло в Рим, где он обнаружил занесенную туда тем же ветром девочку с обручем.

— Ну, как же она мне не тетушка? Ведь она на семь лет меня старше. Тетушка, едем со мной в Перу! У меня там ферма есть. А родство я в ИРО хоть сейчас докажу! Тю! Родства-то кровного не доказать!..

Вслед за перуанским казаком Свидиным подтягивается Гогин папа, грузин, инженер. Гога — лучший друг моего Лоллюшки, хотя они дерутся не менее пяти раз в день. Воинственность, очевидно, наследственная у обоих. Мне пришлось повоевать несколько более, чем я хотел, а Гогиному папе несколько меньше его желания. Лет пять назад он собрал три тысячи своих грузин и засел с ними в лесах над Сухумом. Подраться кое с кем ему очень хотелось, но нужно было ждать подхода немцев с оружием для этой драки. Они не подошли и даже подальше ушли. Воинственному инженеру пришлось уводить своих грузин горными тропами, через снега перевала, вслед за ними, и он все-же довел большую половину. Где она теперь? Кое-кто, усвоив армянское происхождение, еще сидит в венецианском монастыре, иные еще блуждают по долинам Италии, третьи, ставши во-время турками, двинулись в Истанбул, по большинству двигаться некуда и незачем. Лежать им спокойно. Одним — под развалинами фортов Ла Рошели, другим — в древней земле Эллады, третьим — в долине Дравы близ Лиенца…

Мы усаживаемся на камушках около кровати Савилова.

— А, святой человек! Вали под наш кур! Твоими молитвами живы!

Святость наш новый гость обрел сравнительно недавно. Только после разгона дома на Виа Тассо, откуда он побрел в единоличном порядке и осел в недалеком от Монте Верде бернардинском монастыре в качестве огородника. Но раз с монахами живет, значит, свят, хотя прежде и много грешил, особенно против советских заповеден и заветов Ильича. И в степях партизанил, и с Колымы удрал, и еще потом… Но об этом пока лучше молчать, так как я называю его собственным именем вахмистр Лозинка, подхорунжий.

Стекаются к Савиловской кровати и прочие мужи кочевого племени. Последним появляется Володя-певец. Он тоже здесь, слегка разойдясь во взглядах на свободу личности с ировским директором Чине-Читта. Своего шатра Володя не раскинул, не чувствуя в том надобности. Ночью он гастролирует, а днем отсыпается в моих подсолнухах. На кой же черт шатер!

Володя не садится. Он обводит собравшихся еще мутными со сна глазами, но, как всегда, веселыми, достает из кармана комок смятых бумажек разного достоинства, прикидывает их на вес и подмаргивает: — Сходить, что-ли? Я в момент сбегаю! Получив утвердительный кивок вождя, Володя несется в мое палаццо.

— Нина Ивановна, одолжите ваше ведрышко на минутку! — поет он медовым голосом. Ох, хитер!

— Опять пьянствовать собираетесь! — слышится из палаццо. — Не дам! Алексею Анатольевичу вредно, да и другим тоже… Пьяницы!