Девушка в башне

Вася проснулась ясным утром — пахло холодной елью, теплым костром и солнцем в тени ветвей. Она была в своем кафтане и на своем спальном мешке. Огонь плясал рядом с ней. Вася долго лежала и наслаждалась непривычной защищенностью. Ей было тепло — впервые за недели — и боль из горла и суставов пропала.

Она вспомнила предыдущую ночь и села.

Морозко сидел, скрестив ноги, с другой стороны костра. Он вырезал ножом птицу из дерева.

Она с трудом села, пустая и слабая. Сколько она спала? Огонь согревал лицо.

— Зачем вырезать из дерева? — спросила она, — если ты руками делаешь чудеса изо льда?

Он поднял взгляд.

— Бог с тобой, Василиса Петровна, — сказал он с иронией. — Разве так начинают утро? Я вырезаю из дерева, потому что вещи, на которые ушли силы, реальнее тех, что созданы одним желанием.

Она замерла, обдумывая это.

— Ты спас мою жизнь? — спросила она потом. — Снова?

Короткая пауза.

— Да, — он не отрывал взгляд от работы.

— Почему?

Он наклонял вырезанную птицу в стороны.

— А почему нет?

Вася смутно помнила нежность, свет, огонь и боль. Их взгляды пересеклись над огнем.

— Ты знал? — осведомилась она. — Знал. Снежная буря. Это точно был ты. Ты все время знал? Что на меня охотились, что мне было плохо в пути, но пришел лишь на третий день, когда я уже не могла передвигать ноги…

Он дождался, пока она утихнет.

— Ты хотела свободы, — ответил он. — Хотела посмотреть мир. Теперь ты это ощутила. Теперь ты знаешь, как умирать. Тебе нужно было знать.

Она недовольно молчала.

— Но, — закончил он, — теперь ты знаешь, и ты не мертва. Лучше вернись в Лесную землю. Эта дорога — не место для тебя.

— Нет, — сказала она. — Я не вернусь.

Он отложил дерево и нож и встал, его глаза сверкнули гневом.

— Ты думаешь, я хочу тратить дни, чтобы следить за твоими глупостями?

— Я не просила тебя о помощи!

— Нет, — парировал он. — Ты была занята. Ты умирала!

Умиротворение в ней пропало. У Васи ныло все тело, и она была живой. Морозко смотрел на нее сияющими глазами, злой, не менее живой, чем она.

Вася встала на ноги.

— Откуда мне было знать, что меня найдут в том городе? Что будет охота? Это была не моя вина. Я еду дальше, — она скрестила руки.

Волосы Морозко были спутанными, сжала и опилки были на пальцах. Он казался сердитым.

— Люди жестоки и необъяснимы, — сказал он. — Я научился на своем опыте, а теперь и ты. Ты повеселилась. Чуть не погибла от этого. Иди домой, Вася.

Они стояли, и она видела его лицо без мерцания жара между ними. В его виде снова было небольшое отличие. Он менялся, и она не могла…

— Знаешь, — сказала она под нос. — Ты похож на человека, когда злишься. Я не замечала.

Она не ожидала его реакции. Он замкнулся, похолодел, снова стал отдаленным королем зимы. Он изящно поклонился.

— Я вернусь к ночи, — сказал он. — Огонь продержится день, если останешься здесь.

Ей казалось, что она ранила его, и она не понимала, что такого сказала.

— Я…

Но он уже уехал на кобылице. Вася моргала у огня, злая и ошеломленная.

— Колокольчик, — сказала она Соловью. — Как на санях. Так мы будем знать, что он идет.

Конь фыркнул и сказал:

«Я рад, что ты не мертва, Вася».

Она снова подумала о демоне холода.

— Как и я.

«Сможешь сделать кашу?» — с надеждой добавил конь.

* * *

Недалеко — или очень далеко, смотря как измерять — белая кобылица отказалась бежать дальше.

«Я не хочу бежать по миру, чтобы тебе стало легче, — сообщила она. — Слезай, или я тебя сброшу».

Морозко спешился, настроение его было жутким. Белая кобылица склонила голову и искала траву под снегом.

Он не мог ехать, так что расхаживал по земле, тучи прибыли с севера и сыпали на них снегом.

— Она должна была уехать домой, — рычал он в пустоту. — Она должна была устать от глупостей, уехать домой с кулоном и дрожать иногда, вспоминая демона холода и свою юность. Она должна была родить девочку, чтобы та носила кулон дальше. Она не должна была…

«Очаровать тебя, — закончила лошадь, не поднимая голову. Ее хвост хлестал по бокам. — Не притворяйся. Или она притянула тебя к человечности настолько, что ты стал лицемером?».

Морозко застыл и посмотрел на лошадь, щурясь.

«Я не слепа, — говорила она. — Я вижу и двуногих. Ты сделал тот камень, чтобы не пропасть. Но это зашло слишком далеко. Это делает тебя живым. Заставляет хотеть того, что ты не получишь, чувствовать то, что ты не понимаешь, и ты раздражен и испуган. Лучше оставить ее судьбе, но ты не можешь».

Морозко сжал губы. Деревья вздохнули над головой. Его гнев вдруг покинул его.

— Я не хочу угасать, — выпалил он. — Но и не хочу жить. Как может бог смерти быть живым? — он замолчал, его голос переменился. — Я мог позволить ей умереть, забрать сапфир и попробовать снова, чтобы помнить другую. Есть другие в этом роду.

Уши кобылицы дернулись.

— Нет, — резко сказал он. — Я не могу. Но каждый раз рядом с ней связь укрепляется. Разве бессмертные знают, как это — считать свои дни? Но я ощущаю, как пролетают часы, когда она рядом.

Кобылица ткнулась носом в глубокий снег. Морозко расхаживал.