Девушка с жемчужной сережкой

Почти как и он.

А главное, я могла проводить больше времени в мастерской. Иногда, завернувшись в одеяло, я спускалась вниз ночью, когда весь дом спал. Я разглядывала картину, над которой он работал, со свечой или – в лунную ночь – приоткрыв ставню. Иногда я сидела в темноте на одном из придвинутых к столу стульев с львиными головами, опираясь локтем на красно-голубую скатерть. Я представляла себя сидящей напротив него в желто-черной жилетке, с жемчужным ожерельем на шее и бокалом вина в руке.

Одно мне только не нравилось – что меня запирают на чердаке на ночь.

Катарина забрала ключ от мастерской у Марии Тинс и сама запирала и отпирала дверь. Наверное, это создавало у нее ощущение власти надо мной. То, что я жила на чердаке, не очень-то ей нравилось: я была ближе к нему и могла спускаться, когда мне вздумается, в мастерскую, куда ее не пускали.

Наверное, жене трудно примириться с подобным положением дел.

Но какое-то время все шло гладко. Мне удавалось сбегать днем на чердак и заниматься красками. Катарина в это время обычно спала, потому что Франциск часто будил ее по ночам. Таннеке тоже задремывала у себя на кухне, и мне удавалось уйти, не придумывая предлога. Девочки занимались с Йоханом, обучая его ходить и говорить, и не обращали внимания на мое отсутствие. Если же и замечали, Мария Тинс говорила, что послала меня за чем-нибудь к себе наверх или поручила какое-то особенное шитье, для которого был нужен яркий свет. В конце концов, они были дети, увлеченные своими делами и безразличные к миру взрослых, кроме тех случаев, когда это непосредственно их касалось.

По крайней мере, я так думала.

Однажды днем я промывала белила и вдруг услышала, что меня из мастерской зовет Корнелия. Я быстро вытерла руки и сняла фартук, который надевала для работы с красками. Надев свой каждодневный фартук, я спустилась к ней. Она стояла в дверях мастерской с таким видом, будто перед ней была лужа, в которую ей хотелось наступить.

– Что тебе нужно? – довольно резко спросила я.

– Тебя зовет Таннеке.

Корнелия повернулась и пошла к лестнице. На площадке она остановилась.

– Помоги мне, Грета, – просительно сказала она. – Иди вперед – подхватишь меня, если я упаду. Лестница такая крутая – я боюсь.

Ее редко что-нибудь пугало – даже крутая лестница, по которой ей не часто приходилось подниматься. Ее просьба меня растрогала. А может быть, я пожалела, что так резко с ней разговаривала. Я спустилась по лестнице, повернулась и протянула к ней руки:

– Ну, давай.

Корнелия стояла наверху, сунув руки в карманы. Потом стала спускаться по лестнице, держась одной рукой за перила, а другую сжав в кулак. Когда до низу осталось всего несколько ступенек, она вдруг прыгнула, ударившись об меня и больно проехавшись мне по животу кулаком. Потом вскочила на ноги и засмеялась, закинув голову и прищурив свои карие глаза.

– Паршивка! – пробормотала я, жалея, что проявила к ней слабость.

Таннеке сидела на кухне с Йоханом на руках.

– Корнелия сказала, что ты меня зовешь.

– Да, она порвала свой воротник и хочет, чтобы ты его заштопала. Мне почему-то не разрешает – хоть и знает, что я лучше тебя чиню воротники.

Таннеке передала мне воротник и тут обратила внимание на мой фартук:

– Что это у тебя? Кровь?

Я посмотрела на себя. По фартуку шла красная полоса, похожая на подтек на оконном стекле. На секунду я вспомнила фартуки Питера-старшего и младшего.

Таннеке наклонилась поближе:

– Это не кровь. Похоже на красный порошок. Как он сюда попал?

Я смотрела на полосу. Это марена, подумала я. Я сама ее натерла несколько недель назад. Из коридора раздался приглушенный смешок.

Корнелия старательно подготовилась к этой проделке. Даже сумела как-то забраться на чердак и украсть красного порошку.

Я не знала, что ответить Таннеке. А она смотрела на меня все более подозрительно.

– Ты что, трогала краски хозяина? – сурово спросила она.

В конце концов, она позировала ему и знала, что он держит в мастерской.

– Нет, это…

Я умолкла, подумав, что мне не пристало ябедничать на Корнелию, да и Таннеке все равно поймет, чем я занимаюсь у себя на чердаке.

– Покажем это молодой госпоже, – решила Таннеке.

– Не надо, – торопливо сказала я.

Таннеке выпрямилась на стуле, насколько это было можно сделать, держа на руках спящего ребенка.

– Сними фартук! – скомандовала она. – Я покажу его молодой хозяйке.

– Таннеке, – сказала я, прямо глядя на нее, – я тебе очень не советую беспокоить Катарину – тебе же будет хуже. Поговори лучше с Марией Тинс. И когда она будет одна, без девочек.

Эти слова и угрожающий тон навсегда испортили наши отношения с Таннеке. Я вовсе не хотела ее стращать – просто я должна была во что бы то ни стало помешать ей пожаловаться Катарине. Она так и не простила мне, что я с ней разговаривала как со своей подчиненной.

Но во всяком случае, мои слова возымели действие. Она зло на меня посмотрела, но за враждебностью таилось сомнение. И желание пожаловаться своей собственной любимой хозяйке. С другой стороны, хотелось наказать меня за наглость и все-таки пожаловаться Катарине.