Девушка с воздушными шарами

Они все стоят здесь, в порядке слева направо. Самой младшей восемь лет, она в желтенькой юбочной «тройке», волосы заплетены в две косички. Мама подарила его мне на день рождения, а через неделю тот же праздник был у Алины Кудрявцевой, чьей любимой книжкой был «Моби Дик», как ни странно. Ее матушка не работала и все время уделяла единственной дочурке. Оба родителя в ней души не чаяли. Празднование началось в парке аттракционов. Детей море, подарков – бескрайний океан. Я ей не завидовала в типичном понимании, иногда мне хотелось того же – огромное количество подарков просто за то, что я есть. Кульминацией церемонии вручения презентов стал желто-зеленый волнистый попугайчик. Ах, что это был за птенчик – загляденье! Мне такого никогда не разрешали – «много шума от этих животных», - ворчал папа, а мама… даже говорить не о чем. В своей музыке, в своем любимом деле она предпочитала быть одна.

- Я назову его… - громко известила именинница, переводя взгляд с одного лица на другое, - Степашкой! – выдала она, глядя на меня.

Я залилась краской – сначала смущения, потом ярости, а остальные дети злорадно засмеялись. Как только я пошла в школу в первый класс, одному умнику пришло в голову дать мне кликуху по фамилии – Степанова, называть меня по имени никому не приходило в голову. С Алиной мы вместе не учились, даже не общались никогда, просто ее отец работал в кампании моего отца. Сама Алина с пяти лет занималась в специальной школе для особо одаренных детей. Ее родители могли себе это позволить – в принципе, мои тем более, просто мои не любят выпендриваться в отличие от некоторых – платить сорок тысяч рублей в месяц, когда эту особую одаренность надо еще распознать?.. Как она могла узнать, что меня именно так называли в школе?

Когда все рассыпались по территории парка, я осталась стоять в одиночестве у стола с подарками. Вдруг сзади послышалось шипение. Я боязливо обернулась. Это был попугай, названый в мою честь – не велика заслуга. Он шипел, глядя прямо мне в глаза. Мордашка его исказилась презрением. Он фыркал и плевался, пытаясь что-то сказать. Глаза птицы увеличились в несколько раз – позже я видела такое – одни сплошные зрачки, ярко-выразительный взгляд – так изменялись мои темные сущности, переплетаясь между собой, соединяясь в единую меня. Угрожающе нагнув голову, попугай начал кряхтеть, и раскачиваться, переступая с лапы на лапу, тем самым раскачивая клетку. Наконец, клетка опрокинулась, и попугай оказался на свободе. Он мгновенно взлетел и завис прямо напротив моего лица, его морда исказилась с новой силой. Внутри у меня все похолодело, я не могла произнести ни слова, даже сделать вздох. Так и стояла с раскрытым ртом и огромными от страха глазами. Попугай сделал первый выпад и клюнул меня в лицо, затем второй и третий. Оцепенение словно прошло, и я принялась отчаянно отбиваться. Тогда он стал клевать мои ладони. В какой-то момент мне удалось схватить его и закрыть его голову пальцами – лишь бы не видеть ужасающее выражение диких птичьих глаз. Попугай забился в моих тисках, но вскоре сник. Я осторожно разжала руки. Птица была мертва и уже не казалась мне такой страшной. Я вздрогнула от чьего-то душераздирающего вопля и выронила безжизненное тельце – Алина видела мою битву с ее новым питомцем. Еще не окаменевший трупик шмякнулся об асфальт, и тут я заметила, что морда его абсолютно нормальна, как если бы ничего и не было.

На крики сбежались взрослые. Со всех сторон на меня обрушился необъяснимый гвалт. Крепкие руки схватили меня за плечи и потащили прочь. Как мама оказалась на празднике, для меня осталось секретом. С тех пор я никогда не видела Алину Кудрявцеву. И вот, восьмилетняя я в желтеньком костюмчике стояла напротив с той самой гримасой. «Ты знаешь, что сделала это специально – убила его от зависти, - посылала она мне взглядом, - тебе просто не хватает смелости признать это, трусиха».

Затем шла тринадцатилетняя в темно-зеленых джинсах и сочно-травянистом свитере, на голове у нее каре. По желанию мамы в парикмахерской меня подстригали под каре с десяти лет, и я настолько привыкла к этой прическе, что другую уже и не представляла. Лицо той меня искажено яростью.

С Машей Суховой мы подружились недавно – буквально в апреле. Ее любимой фразой было трагическое: «Анри, ну подай же водки!». До летних каникул оставалась пара месяцев. Учились мы в одном классе уже два года, а подружились только накануне лета. Полтора месяца я чувствовала, что она меня подавляет психологически – специально или нет – не знаю, но тихая волна негодования нарастала во мне с каждым днем. Первого июня – детский день, а ведь мы-то уже не дети – твердили мы, тринадцать – почти сорок! А покататься на «колесе обозрения» все равно пошли – бесплатно же. Домой возвращались раскрасневшиеся и веселые. Мальчишки, учившиеся на два года старше, вдруг присоединились к нашей узкой кампании. Сперва все шло гладко, но я начала понимать – оба пытаются угодить ей, а мое незамысловатое имя ни один из них запомнить не удосужился. Это ранило очень больно.