Девушка с веслом

– Если захочешь, вернешься на студию, будешь работать там, как и прежде. Домашнюю скотину выгоняют на работу; зверей, наоборот, кормят за то, что они сидят в клетках штатного расписания, занимая окружающих своим видом, – говорил меж тем краснолицый. – А пресным людям не место в мировом океане открытого общества. Судьба выворачивает человека наизнанку, как прилежная хозяйка выворачивает пододеяльник, когда его полощет, потому что знает: грязь скапливается в уголках. Выражаясь высоким штилем, парки прядут нити судеб – мотают нервы, грубо говоря. Не буду уподобляться этим паучихам… одним словом, у меня к тебе, Кулаков, деловое предложение. Я знаю, что ты человек неделовой, в площадном смысле этого слова, и предложение будет не то чтобы деловым, а, скажем так… дельным. Ты, я тебе прямо скажу, профукал свою жизнь: на пиру, считай, и не был. Между датами рождения и смерти можно прожить несколько жизней, а можно не успеть и одной – так вот, последнее к тебе относится! Прожил за сорок лет сорок недель. Сегодня я, как хозяин пира, как щедрый хозяин пира, предлагаю тебе расширение границ и возможностей! Выбирай все, что на душу ляжет… Что там у нас по прейскуранту? – щелкнул пальцами фокусник – и на крашенных белилами стенах и впрямь, как поданное официанткой с брезгливой миной меню, – официантки, впрочем, и вовсе не было – стали, буква за буквой, точно распыленные из невидимых баллончиков с красками, возникать ломаные буквы: черные – власть, золотые – богатство, синие – слава, красные – любовь, белые – странствия.

– Впрочем, следует уточнить, – бормотал северянин, – деньги и слава – вещи несовместные. Но их приковывают друг к другу наручниками, чтобы затруднить побег. Гонящийся за деньгами ловит и славу. Угнавшийся за почестями получает и деньги. Но это так, к слову…

– Дак ты… дак вы… что ли… – восклицал Кулаков. – Не верю!

– Воля ваша! Они делают вид, что меня нет, а я делаю вид, что их нет. И это не игра: кого-то из нас действительно нет. А человек, который с целым миром не в ладу, может быть, прав – когда этот мир на самом деле тот!

Кулаков забеспокоился, что граффити так и останутся на новеньких стенах (Зимний театр недавно подвергся ярмарочной еврореставрации), но они тотчас выцвели и слились с побелкой, так что ни один самый дальнозоркий человек, как ни старался, не смог бы уже выбрать ничего из предложенного.

– И… и что взамен? Мою бессмертную душу? – быстрым шепотком, неловко усмехаясь, решил все же уточнить Кулаков: ему стало нестерпимо стыдно, его как будто обдало жаром, исходившим от опаленного лица Филиппа Красивого.

– Сложен человек с ложью. Разве вы не знаете, что тело ваше – храм и… антитело – тоже?! – тем же жарким шепотом отозвался гость. – Если в антимире все наоборот, то небо – там, внутри земной тверди, которая сжата переработанной в резину нефтью. Антимир надет на Axis mundi, как автомобильное колесо на ступицу. Вместо божественной гравитации там атмосферное давление. Вместо бесконечности – покрышка. Посюсторонним людям не следует дырявить землю, чтобы из-под нее не брызнуло потустороннее небо. Бог мыслит вещами. Он и дышит ими. Человек умирает, возвращая душу в мир Божий. Тело остается спущенной шиной. Нам, старьевщикам, и шины сгодятся!

Помолчав, гость принялся формулировать земные лозунги текущего момента: оболванивание умов, примитивизация чувств, индустриализация веры, коллективизация души.

– А с коллективной душой нашему брату иметь дело сподручнее, – продолжал старьевщик, подмигивая и потирая ладони, точно скатывал тестяной колобок. – Не надо размениваться на мелочи. Все происходящее нам только на руку. После конца света наступает начало тьмы. Скорость, с которой вы мчитесь к катастрофе, удручает. Хотелось бы, чтобы противник оказывал мало-мальское сопротивление.

Кулакова бросало то в жар, то в холод, он принялся ходить по галерее взад-вперед, восклицая:

– Да почему я-то?! Почему именно я, мелочь? Зачем вам разменная монета именно… моей души, коль речь зашла о коллективизации? Что-то я не пойму…

Филипп Красивый, взобравшись на верх балюстрады, составил ему компанию – двигался параллельно, причем гостю пришлось нагнуть голову, чтобы не касаться войлочной шляпой потолка; достигнув колонны, он разворачивался – и, повторяя движения Кулакова, шел назад, упирался лбом в мрамор – и кр-ругом! «Канатный плясун между шизофренией и паранойей, – мелькнуло в голове Кулакова. – Впрочем, это не он балансирует, это я, я…»