Девушка с пробегом

— Ты сам говорил — текло минимум часа четыре. — произношу я бесстрастно, — где четыре — там и пять, радость моя. И мы с тобой не были вместе с утра. Ты отвез меня домой, с утра, мне надо было отпустить Пашу, а ты уехал “по делам, до офиса”. Я тогда покормила Лису, переоделась, проводила её к подруге, мы с её мамой попили чай, тогда ты меня и забрал. Я же не отслеживала твою тачку. Ты вполне мог сделать вид, что уехал…

Давид чуть поджимает губы на эту мою фразу, но молчит, а я продолжаю.

— Ты мог дождаться, пока я уйду вместе с Лисой. Подняться к Иванову. За пару бутылок водки он тебя за брата родного примет. Ну, а там — дело техники, говорить с ним “за жизнь”, пока он не наклюкается настолько, что уснет, не выходя из-за стола. А потом — найти какой-нибудь ломик и проработать “вопрос батареи”. Меня нет. Я не слышу. Прийти и оторвать Иванову башку я не могу. А там — течет себе и течет, до Раисы Петровны дотекло далеко не сразу, да и она тогда на даче была. Ну, этого ты не знал, поэтому помог моему телефону выпасть из сумки. Чтобы до меня не сразу дозвонились. Я же помню, что ты восхитительный фокусник, сладкий мой.

Все. Слова закончились, силы на болтовню тоже. Что дальше? Искать табуретку, чтобы, если что, ею обороняться?

Давид молчит. Вообще между нами царит такая тишина, что я слышу, как сверлят стену на две квартиры ниже нас. Нет, не у Раисы Петровны, я знаю, как сверлят у неё, это слышно громче.

— Вот как ты так можешь, а? — наконец заговаривает Давид и в его голосе дрожит плохо сдерживаемая яростная злость. — Я тебя люблю, Надя. И две недели назад понимал, как к тебе отношусь. А ты действительно думаешь, что я мог обойтись так со своей женщиной?

Нельзя сказать, что я не замечаю слов “я тебя люблю”. Существует ли вообще такая женщина, которая способна эти слова не услышать? Нет. Все мы — голодные до внимания, до чувств, до потребности. И я — я тоже. Как бы ни прикидывалась, что мне это не нужно. Просто я не верю, что есть хоть кто-то, кто будет любить меня так, как нужно мне. Я ведь хочу слишком многого. Так в реальной жизни просто не бывает. Но довольствоваться меньшим у меня никогда не получалось.

Не способна я на полутона. Либо все — с фейерверками и моим именем на борту самолета, либо — вообще ничего, спасибо, я переживу.

Вот только я бы хотела услышать эти слова в других условиях. Тогда эти три слова оказали бы на меня эффект бутылки рома. Я была бы пьяна этим признанием. Таким признанием.

Если бы не то, в каких условиях это было сказано…

— Ну, это же на благо “нам”, — я раздраженно морщусь, — это ведь факты, малыш, простые факты. Не надо этой патетики, ты ею факты исчезнуть не заставишь.

Он стискивает зубы, смотрит на меня так, будто пытается что-то во мне разглядеть. Надежду? Увы, я только по паспорту она, а верить в людей вопреки и надеяться на лучшее в них я совершенно не умею. Когда-то умела. Но жизнь заставила списать наивность в утиль.

Мир снова затихает. Кажется — с такой беззвучностью раскалывается земля и между двумя людьми вдруг находится огромная пропасть.

— Ну что ж, — Огудалов встает и коленом толкает от себя стул. От звука падения я вздрагиваю. — Раз ты не оставляешь мне выбора…

Не сказать, как у меня сердце подскакивает от этой фразы. Реально, тянет же на фразочку какого-нибудь маньяка из триллера. Вот только…

Никто на меня не бросается. Даже не думает. Давид просто снова уходит из кухни, чтобы вернуться в неё с сумкой в руках. В этой сумке он хранит документы, таскает ноутбук на встречи с клиентами, чтобы показать им проработанные дизайн-макеты.

Морщится, заметив упавший стул, видимо, настолько был не в себе, что не обратил на это внимания, поднимает, опускает сумку и зарывается в неё.

Я наблюдаю за ним молча. И пытаюсь вырубить паранойю. Но получается паршиво — меня попускает, только когда он вытаскивает из сумки два файлика с какими-то бумажками. Не знаю, чего я конкретно боялась, я себя ужасно накрутила за это время, убеждая себя, что эта история с потопом — отлично вписывается в портрет какого-нибудь сталкера-психопата, поэтому — просто две бумажки заставляют меня и удивиться, и выдохнуть.

Если меня и убьют, то не сегодня…

— Знаешь, я бы очень хотел, чтобы ты не выдумывала херни, — прохладно и сухо произносит Давид, вытаскивая бумажку из первого файлика, вглядываясь в неё и удовлетворенно улыбаясь, — чтобы ты просто взяла и поверила мне. Что я так поступить с тобой не мог. Чтобы ты все-таки поверила в нас. Но раз ты не можешь — окей, поговорим, как ты говоришь, фактами.

Как презрительно он выделил это слово… Будто помоями облил. Меня, да. Аж передернуло. И какого хрена? Он разве не должен оправдываться, орать, что “я это все ради тебя затевал”… Так ведь, кажется, орал Сашенька, когда утверждал, что я совершенно распустила свою дочь, и он, мол, спасет меня и покажет, как надо воспитывать.

А Давид молчит, лишь только щурит яростно свои красивые глаза.

В мои руки вкладывается первая бумажка. Прямоугольная. Квитанция из ГИБДД.

— Превышение скорости? — удивленно уточняю я, вчитываясь.