Девушка с пробегом

Сколько их сегодня было, этих горячих столкновений губ, каждый из которых хочется растянуть на вечность?

И каждый лишний — лишь еще одна сладкая пытка для моего самообладания.

И сейчас он снова целует меня. В темноте на парковке у пустого двора.

Я не знаю, что за магию этот малыш использует — но его поцелуи будто заставляют замирать всю вселенную, от первой и до последней планеты. И меня коротит, будто током. И после этого тока — смерть, пустота, одиночество — и отсутствие его губ, а сейчас — сейчас один только кайф и болезненное ноющее желание, растекающееся по венам.

От сердца — и до самых кончиков пальцев.

Можно ли хотеть мужчину даже самым кончиком указательного пальца? А мизинца?

Можно. Отвечаю.

— Все только начинается, ты же понимаешь? — вкрадчиво и очень многообещающе шепчет мне мое дивное создание.

Я понимаю.

Он похитил меня просто так.

И ему не нужны наручники на самом деле. Достаточно только улыбки.

Что будет утром, мне прекрасно известно, но утро еще не наступило.

Сейчас, пока я позволила ему быть для меня вот этим роковым соблазнителем, достаточно даже движения брови, чтобы в душе своей я упала ниц перед его алтарем.

Ведь этот вечер принадлежит Давиду.

И сейчас — я могу себе позволить поддаться очарованию этого кудрявого эльфа, что скользит своими дивными пальцами по кистям моих рук, расстегивая наручники ключиками, которые он только что достал из бардачка.

Вылезая из машины и закрывая за собой дверь, я на некоторое время замираю, глядя в темное звездное небо. Часто его вижу, а все равно — каждый раз смотришь в глаза космосу, как в первый.

Сколько времени?

Да какая разница? Нет мне сейчас дела до таких скучных фактов.

А вот до мужчины, что подошел сейчас ко мне, опуская ладони на машину по обе стороны от меня — дело есть.

— Поймал меня? — чуть улыбаюсь я, поворачиваясь к нему.

— И не сбежишь, — ухмыляется Давид.

Давид.

Красивое имя. Красивое до одури, немного непривычное мне, привыкшей к Сашам и Пашам, и безумно подходящее ему, моему прекрасному божеству.

Даже Аполлоном его уже называть и не хочется, потому что Аполлон — это лишь теоретическое прозвище, данное мной, чтобы хоть как-то называть своего божественного любовника.

А Давид — это он, вот этот весь удивительный мальчишка с острым языком и дивными кудрями, в которые так приятно зарываться пальцами.

— Мы до дома дойдем вообще? — выдыхаю я, дурея от тепла, исходящего от его тела. Уже им можно прожарить меня насквозь, до хрустящей корочки.

— Сложная задача. Тянет на подвиг. — У него такая широкая улыбка, что сложно не поставить украдкой поцелуй в самый её уголок.

— Давай попробуем его совершить?

— Я не пробую, богиня. Я делаю. — Ах, ну вы посмотрите, как мило этот поганец выпендривается. Щипнуть бы его за задницу, на которую я и вчера, и сегодня пускала слюнки.

Хотя почему это “бы”? С каких пор я отказываю себе в таких маленьких удовольствиях?

И стоит нам с ним только оказаться в подъезде, и в лифте — как я даю себе волю.

— Эй, — Давид резко разворачивается, прихватывая меня за мою шаловливую ручонку. Возмущен таким святотатством мой сладкий бог.

— Что? — я округляю глаза, глядя на него невинно.

Ох-х.

Резкое движение, почти толчок — и меня почти пригвоздили к стене лифта, прижав сгибом руки шею.

— Как же ты меня достала, — рычит мой мальчик, а я тихонько хихикаю.

— Прости, мой Аполлон, ты хотел невинную гурию?

— Я. Хочу. Тебя, — отрывисто выдыхает он и почти вгрызается в мою шею, будто всерьез пытаясь откусить от меня кусочек.

Надя Соболевская — вкусная как тортик, и ни единой калории?

Мое лицо — совсем рядом с кнопочной панелью управления лифтом, и на нем мигает кнопка четырнадцать, но ладонь Давида падает ниже, на кнопку “Стоп”.

Кто вообще придумал эту странную кнопку? Я слышала, что ей предполагалось значение “остановиться на ближайшем этаже и открыть двери”, а вышло, что лифт просто останавливается между двух этажей, и не двигается с места, пока кнопку не отожмешь.

Вот как специально, для всяких озабоченных…

— Мы до квартиры не дошли. Ты подвиг не совершишь, — захлебываясь горячим воздухом, выдаю я и дивлюсь собственному красноречию. Я, наверное, даже на своих похоронах болтать буду.

— Плевать.

Вот и весь ответ.

Против ли я? Против вот этих вот жадных ладоней моего совершенства, которыми он задирает мне платье?

Ни словом.

Весь мой мир сводит яростным “Хочу” с самого утра — лишь стоит только задеть взглядом идеальный профиль Давида Огудалова.

Я не знаю, в чем дело. У меня ведь не такой адский недотрах, чтобы я так бросалась на мужика, и в общем и целом я обычно весьма хладнокровна, но этот мальчик сорвал мне крышу еще тогда в галерее. А последний час — это вообще самый лютый ад, в течении которого хорошо что я была пристегнута и в наручниках.

Нет, правда, я ужасно хотела тянуться к нему, прикасаться к нему, будто между нами были протянуты тысячи нитей, что тянули нас друг к дружке.