Девушка с пробегом

— Если она потеряется…

— Богиня, будешь много болтать — я тебе усы криво нарисую. Не потеряется Лиса. Я слежу. Сейчас она — третья в очереди.

Никогда в жизни не оказывалась чьей-то натурщицей, никогда в жизни не давала на себе рисовать. Разве что Алиске, в возрасте пяти лет, когда она рисовала на моих запястьях сердечки. Аллергия правда у меня тогда вылезла на фломастеры, но я, в общем и целом, пережила этот апокалипсис.

И вообще это довольно забавное ощущение, когда кисточка порхает по твоему лицу и на него ложится легкая, невесомая краска. Щекотно и приятно. Надо будет маску, что ли, увлажняющую сегодня сделать, раз я так издеваюсь над собственной кожей.

Девочка рядом с моим Аполлоном молчит и вообще, кажется, куда-то свинтила, потому что советы этому мальчику не очень и нужны. Ну, не удивительно, я примерно представляю, как нарисовать на лице какую-нибудь кошачью мордочку, понимает и Давид, он ведь дизайнер, какие-то базовые рисовальные навыки у него должны быть. Да и Огудалова утверждала, что в своей еще более юной юности её сын отличался талантом к рисованию. В художники не пошел, решил использовать свои навыки в чуть более приземленном ремесле.

И на самом деле — сейчас я ловлю внезапный кайф, будто зашла к парикмахеру и пытаюсь не заснуть в кресле, пока мне перебирают волосы. Только не волосы — а лицо.

— Готово, — удовлетворенный голос Давида будит меня, заставляет очнуться от легкого транса.

Алиска уже тут, сидит себе на стуле, улыбается мордочкой снежного барса, и тянется ко мне со своим девчачьим зеркалом.

Ну, с богом, да? Надеюсь, он разрисовал меня не под клоуна. Он же помнит, что у меня будет возможность ему отомстить?

А из зеркала на меня глядит что-то рыжее и бесстыжее с белыми и черными полосами.

— Тигрица? — я поднимаю брови, глядя на свое лукавое божество, что уже в открытую ржет. — И почему тигрица?

— Потому что, — иногда одного подмигивания достаточно, чтобы понять весь смысл похабного намека. Целоваться при Лисе нельзя, так хоть так, да?

— Ой, ладно, мой Аполлон, не льсти моим талантам, — смеюсь я и накладываю лапу на кисти для аквагрима. Их хозяйка пасется рядом с уже расписавшей Лису “пандой”, мне кивает, кажется, ей оплатили за троих, поэтому она и не против подобного покушения на свои покрасочные материалы. Это она зря, потому что её запасам белого сейчас не поздоровится.

Я терзаю мужественно подставившегося моим злым лапкам Давида со вкусом. Даже кончик языка высунула, до того старалась породить на свет произведение искусства.

— Ты решила расписать меня всего, богиня? — хмыкает Давид. Ну, да, он-то мне только верхнюю часть лица разрисовал своими полосками, а я уже и вокруг его дивных губ кисточкой не один раз пробежалась.

— А разве меня кто-то ограничивал? — фыркаю я, а затем чуть откидываюсь на спинку стула. — Готово, кстати.

Давид открывает глаза, и смотрит на меня… А я пытаюсь не заржать, потому что да, этот его пристальный взгляд из-под бровей его образу очень подходит.

Ах, какая жалость, что мой мальчик не рыж, тогда бы образ клоуна-убийцы Пеннивайза удался бы на все сто. Впрочем ладно, и так прекрасно. Девочка, забравшая аквагрим, тайком показала мне большой палец.

Давид рассматривает свое отражение в зеркальце придирчиво, будто сложную, построенную на очень тонких аллюзиях картину.

— Я что, такой страшный? — скептически уточняет он. — Думаешь, уволоку тебя в подвал и съем?

— Да кто тебя знает, ты подозрительный. Адрес, вон, мой раздобыл. Маньяк, поди. Просто хорошо притворяешься лапочкой, — смеюсь я. — Кто-то хотел меня покормить. Не помнишь такого человека?

— Что-то припоминаю, — Давид снова смотрит в зеркальце, — как думаешь, я достаточно страшен, чтобы выбить скидку на кофе?

— Увы, мальчик мой, тебя так сложно испортить. Я так старалась, но у меня не вышло. Придется тебе обойтись без скидки, — трагично вздыхаю я.

Мой Аполлон смотрит на меня слегка кровожадно. Кажется, его раздражает мой снисходительный тон. Еще бы я собиралась что-то менять. В конце концов, я все еще заинтересована в том, чтобы сия очаровательная физиономия перестала маячить на моем горизонте. Я ведь и всерьез влюбиться могу, а не понарошку.

— Какое подношение примет моя богиня?

Эта его очаровательная улыбка — совершенно незаконный приём. Его за неё должны привлечь к ответственности, как за использование психотропных средств. Даже раскрашенный под вышедший их ужастика жутик этот поганец немыслимо обаятелен. Вот за эту улыбку ему, пожалуй, скидку бы сделали…

— Кофе. Самое большое ведро капуччино что найдёшь, — отпечатывая на поверхности души эту улыбку, откликаюсь я, и уже потом, когда он задумчиво поднимает брови, удивляясь такому странном обеденному меню, добавляю: — и чизкейк.

— Богиня, не ешь чизкейки в торговых центрах, — ухмыляется Давид, — они тут совершенно ненастоящие.

— Ну, чтобы есть чизкейки в Нью-Йорке, я ещё не накопила, — я развожу руками.

Заказ у меня скромный, но есть на самом деле не хочется. Я будто и сыта, и пьяна уже только потому, что мой Аполлон рядом со мной.