Девушка с хутора

— Ну, и что?

— Ничего. Не лезь ко мне. Иди к Ольке. Небось, теперь с ней дружишь?

— А ты не дружила с ней? По-твоему, Лелька лучше?

Даша подошла ближе.

— Что тебе плохого красные сделали? Кругом говорили, что они придут и всех перережут, церкви спалят, детей на вертеле жарить будут. А разве так вышло? Они еще и бедным помогают. Может, и тебе помогут. Ты богатая, что ли?

— Нуждалась я, подумаешь... Грабят да раздают. На что мне грабленое?

— Кого грабят? Что ты врешь?

— Знаю я,—упрямо стояла на своем Нюра.—Люди мне сказали.

— Это какие же люди? Лелькина мама, что ли?

— Дура ты!

И чтобы Даша не «воображала», Нюра, уходя, отчеканила:

— Умру, а красной не буду!

Даша хотела ее остановить, но помешала обида. Через плетень видно было, как мелькнуло нюрино форменное платье, как захлопнулась за ней дверь.

— Ну и хорошо,—сердито прошептала Даша,—еще вспомнишь меня, гордячка!

Нюра, как вошла в хату, так больше из нее и не выходила. Назавтра за ней опять обещал заехать дед Карпо и отвезти на хутор. Теперь до самой осени, пока снова не начнутся в школе занятия, придется ей жить там. А может быть, мать больше в станицу и не пустит, не позволит учиться, скажет; «Довольно, пора и за хозяйство браться».

Нюра принялась собирать в дорогу свое незатейливое имущество. Глядя на ее сборы, тетка радовалась. Хотя она за Нюру и брала деньги с Карловны, но все-таки ей это было неинтересно. Наживаться на Нюре она считала неудобным, а зря, как она говорила, «голову себе морочить» ей тоже не хотелось. А тут еще в станицу красные явились.

— Поезжай, поезжай, деточка,—говорила она, ласково улыбаясь,—скучно мне будет без тебя, да что ж поделаешь... Матери ведь тоже помочь по хозяйству надо. Скажи, кстати, маме, да не забудь, что за ней еще должок есть. Ты же и жила у меня, и кушала, и мыло брала постирать, и нитки—поштопать. За мыло и нитки я гроши не требую, а сказала об этом так, к слову... И на тетрадки я тебе гроши давала. Ну, и то нехай будет так... Кланяйся маме. Марине кланяйся.

— Марине сами кланяйтесь. Не буду ей кланяться.

— Это почему же?

— А что ей кланяться? Она и так над мамою измывается, а мама перед ней и так, и этак, не знает, как угодить. Не люблю я ее, такая вредная!

— Ох ты, какая! Прямо ты, как барыня. Я думала, ты у Лелечки чему-нибудь путному научишься, а ты... Ой, боже ж мой! Прямо атаманша. Вот уж вся в батьку!

— При чем тут батька?

— А как же? Тоже вроде генерала. У самого ни коня, ни одежды, ни грошей, ничего нет, а пойди, тронь его. Сейчас нахмурится, брови сдвинет. Такой, прямо куда там! Одну ногу выставит, голову подымет. Орел да и только.

— Ну и что ж? Ну и хорошо. А по-вашему лучше, как мама делает? Пришла она тогда к атаманше—«Я вам яички принесла свеженькие», а Лелька с Симкой смеются. Вы думаете, мне хорошо было? Так бы и провалилась сквозь землю. А потом сама же плачет. Вы думаете, она Марину не ругает? Как Марина уйдет от нас, так мама в слезы и давай ее чистить, а как Марина явится, она опять ее боится.

— Ты наговоришь. Очень уж умная стала!

— А чего же мне дурой быть?

Тетка плюнула и вышла из хаты. Нюра посидела, посидела, вздохнула и подошла к окну. За окном неожиданно грянула песня. Шли партизаны. Вот проехал верховой. На ногах у него голубые носки и сильно потертые желтые туфли, на голове серая солдатская шапка, за плечом висела винтовка. На другом верховом было старое рваное пальто, перепоясанное ремнем. На ремне две бомбы, револьверы и сбоку казачья шашка. Кто в чем. Кто в гимнастерке, кто в черкеске, кто в пиджаке, а кто и не поймешь в чем. Никогда в жизни Нюра не видела такого войска. Кони, по четыре в ряд, шли, помахивая головами. Но вот песня стихла, и было только слышно, как позванивают удила и как мягко притаптывают глубокую пыль сотни подков.

Вошла тетка, перекрестилась на икону. Сердито крикнула:

— Чего глядишь? Уйди от окна. Босяков не видала, что ли? Нюра не ответила, продолжала глядеть на улицу.

— Я кому сказала?

— Не глухая. Не кричите. Вы лучше посмотрите, какое войско. Казаки, если едут, так один в один и даже кони у них одной масти, а эти... Глядите, глядите! Видите?

Она засмеялась и указала на всадника в широкогіолой пастушьей шляпе. Тетка что-то пробурчала и отвернулась. Нюра снова захохотала:

— Ну и войско! Такое войско Федька Тарапака один разгонит.—И, вспомнив слова атаманши, она выпалила:—И чего наши смотрят? И чего их с Кубани не гонят? Я бы всех таких...

Недоговорила: распахнулась дверь, и вошел казак. Он был выше среднего роста, несколько сухопар, с прямым, чуть с горбинкой носом, с ровными темными бровями, немного смуглый, черноусый и с белыми, как у Нюры, зубами. Грудь, обтянутая грубой коричневой черкеской, была у него высока, голова сидела красиво.

— Вам что? Ой!—вдруг оторопела Нюра.—Да неужто батя? Батя! Батя!—бросилась она к отцу,—Да откуда ж вы взялись? Да как же это?

Она повисла у отца на шее, с жаром, как сумасшедшая, стала целовать его и не выпускала из рук.