Девушка с голодными глазами

Трудно поверить, но она никогда ни на йоту не отступала от своей идиотской линии поведения. Мне запрещалось приставать к ней в мастерской — наша работа очень важная, а она любила ее, и поэтому отвлекаться не следовало. В другом месте мы встретиться не могли, а если бы я попытался разыскать ее, то нашим съемкам пришел бы конец, а вместе с ними пришел бы конец и гонорарам, а я же не настолько глуп, чтобы считать, будто мое фотографическое мастерство имело хоть какое-то отношение к гонорарам.

Конечно, я не был бы мужиком, если бы не пробовал еще и еще. Но все мои приставания с презрением отвергались, и улыбок больше не было.

Я изменился. Я вроде как тронулся и чувствовал легкость в голове — иногда мне даже казалось: еще чуть-чуть и мозги мои выскочат наружу. Я все время ей что-то рассказывал. О себе.

Я как будто постоянно бредил, но работе это совершенно не мешало. Я не обращал внимания на головокружение. Оно казалось естественным.

Обычно стою, и вдруг на мгновение прожектор превращается в лист раскаленного добела железа, или тени начинают напоминать скопища моли, или камера превращается в огромный черный углевоз. Но в следующее мгновение все опять приходит в норму.

По-моему, иногда я ее до смерти боялся. Она мне казалась самым ужасным человеком на свете. Но в остальное время…

И я говорил и говорил. Неважно, что я делал — подавал освещение, добивался позы, возился с аппаратурой или щелкал неважно, где находилась она — на подставке, за ширмой, в кресле с журналом — я болтал без умолку.

Я рассказал ей все о себе. Рассказал о моей первой девушке. Рассказал о велосипеде моего братца Боба. Рассказал о том, как однажды сбежал из дома на товарняке и какую трепку мне задал отец, когда я вернулся. Рассказал о морском путешествии в Южную Америку и синем ночном небе. Рассказал о Бетти. Рассказал о матери, умершей от рака. Рассказал, как меня избили в драке в аллее за баром. Рассказал о Милдред. Рассказал о моей первой проданной фотографии. Рассказал о том, как выглядит Чикаго, если на него смотреть из парусной лодки. Рассказал о моем самом продолжительном запое. Рассказал о «Марш-Мейсон». Рассказал о Гвен. Рассказал о том, как познакомился с папашей Мюншем. Рассказал о том, как я разыскивал ее. Рассказал о том, что испытывал в тот момент.

Она никогда не обращала ни малейшего внимания на то, что я рассказывал. Я даже не был уверен, слышала ли она меня.

И вот, когда мы работали над нашими первыми заказами для центральных рекламных агентств, я решил проследить за ней.

Подождите, попробую более точно определить, когда. Что-то вы, наверняка, помните из центральных газет — те вроде как бы убийства, о которых я уже говорил. По-моему, шесть убийств.

Я говорю «вроде как бы» потому, что полиции так и не удалось доказать, что смерть во всех шести случаях наступила не в результате сердечных приступов. Естественно, возникают подозрения, когда здоровые люди умирают от сердечного приступа, тем более ночью, когда они одни и далеко от дома — и сразу возникает вопрос: а что они там делали.

Шесть смертей породили страх перед «таинственным отравителем». И впоследствии возникло ощущение, что убийства не прекратились в действительности, а совершались и совершались, но так, чтобы не вызывать столь явных подозрений.

Вот это-то и пугает меня сейчас.

Но тогда, решив проследовать за ней, я почувствовал только облегчение.

Я заставил ее как-то раз работать допоздна, пока не стемнело. В предлоге нужды не было: нас завалили заказами. Я подождал, пока хлопнет парадная дверь, и бегом слетел вниз по лестнице. На мне были ботинки с резиновой подошвой. Я надел темный плащ, в котором она меня никогда не видела, и темную шляпу.

Я постоял в дверном проеме, пока не разглядел ее. Она шла по Ардлей-парк в центр города. Стоял теплый осенний вечер. Я шел за ней по другой стороне улицы. Тем вечером я намеревался только выяснить, где она жила. Это дало бы мне зацепку.

Она остановилась перед витриной универмага Эверлея. Стоя там спиной к людскому потоку, она разглядывала витрину.

Я вспомнил, что мы по заказу универмага сделали большую фотографию, предназначенную для демонстрации дамского белья. Именно на эту фотографию она и смотрела.

Тогда мне показалось в порядке вещей, что она любуется сама собой, ведь это была ее работа.

Когда подходили люди, она чуть-чуть отворачивалась или отходила в тень. Затем подошел какой-то мужчина. Один. Я не очень хорошо разглядел его лицо, на вид он был средних лет. Остановившись, он тоже стал смотреть на витрину. Она вышла из тени и встала рядом с ним.