Девушка-праздник

– Значит, так. Сейчас ты собираешь свои вещи. Если через пятнадцать минут ты еще будешь находиться в квартире, я вызываю милицию. Заявление на тебя такое напишу, роман! Суток на пятнадцать минимум. И еще. Вернешь до копейки украденные на строительстве деньги. Смету составляла я и знаю, сколько ты натырил. Если завтра не вернешь, посажу года на три. Чтобы ты знал, нанимал строителей для нас замминистра. Масштабом грядущих неприятностей проникся?

Колюньчик побледнел и оторопело хлопал глазами, напугавшись вусмерть. Но тут встряла Катька:

– Ты не имеешь права с ним так разговаривать! Это мой молодой человек и моя лич…

– Ка-тя! – отчеканила тем же тоном Даша. – В Под-мос-ко-вье! В строительную общагу к любимому! Вместе со всей своей личной жизнью! Не устраивает? Лето на дворе, лавочки есть на крайний случай, там будете ту самую личную устраивать. А с нас хватит! – И повернулась к Колюньчику, недоуменно подняв брови: – Не поняла, чего сидим? Время пошло!

Катька принялась возмущаться, что-то требовать, но ровно до того момента, пока не закрылась входная дверь за Колюньчиком, поспешившим ретироваться по тихой грусти.

– Ну рассказывай, сестра, – предложила Дашка. – Что вот это было?

– Не знаю, – сникла Катька и призналась: – Так мне осточертела наша жизнь. Тяжело, трудно, обидно, вечное безденежье. Захотелось что-то изменить, взбаламутить. Не знаю!

– И ты решила нам добавить, ну так, чтобы уж наверняка? – И высказала свое непонимание: – Кать, но как можно было вот на «это» запасть?

– Да не западала я! – призналась искренне Катька. – Вредничала! Все смотрела и ждала, когда кто-то из вас возмутится. А вы интеллигентно терпели! – И, выпустив пары, с грустной ноткой добавила: – Но сексом он занимался – это что-то фантастическое! Что все-таки значит пролетариат!

А Дашка начала смеяться, хмыкнув пару раз, и по нарастающей, до громкого хохота, сгибаясь пополам, вытирая слезы и пытаясь говорить:

– Да уж! Ду-у-умаю, наш контингент вспо-о-о-мнил живенько так, с о-огоньком, ка-ак э-э-то делается! Прослушивая ка-аждую ночь по-посо-бие по прикладно-ому сексу!

И Катька не удержалась, заразилась ее смехом и хохотала вместе с Дашкой.

В кухню осторожно вошла бабушка Надя, улыбаясь. А то!

– Девочки, – заговорщицки предложила она, – у нас с Лидушей в холодильнике бутылка шампанского припрятана. Думали, окончание ремонта отметим. Но сейчас повод тоже хороший, – с опасением посмотрела она на Катьку.

– А бабушка Васнецова? – спросила Дашка.

– Спит, – поспешила сообщить бабушка.

– Тогда, – распорядилась Дашка, – тихо-тихо переползайте все сюда. Отметим воплощение в жизнь библейской притчи: «Купи козу, продай козу».

Ремонт закончили по экономрасчету Дашкиному, и еще немного деньжат осталось. Они прикидывали, какие насущные покупки нужны, а тут…

Дефолт! Хорошо, Дашка успела новых жильцов в юдинскую квартиру поселить и предоплату за полгода в долларах с них получить. У Кати родители всех ее учеников отказались от уроков, от услуг Дарьи обе фирмы тоже поспешили отказаться, и деда Стаса сократили, как говорится, до кучи.

Приплыли! Катька, закончившая институт, никуда устроиться не может, Дарья так вообще подрядилась уборщицей, полы мыть. Поджались до минимума, боясь валютные сбережения трогать, – неизвестно, что дальше!

А тут мама стала девчонок уговаривать приехать к ней в гости, пока в стране неразбериха. Катька холодно отказалась, заявив, что будет работу искать, а Дашу уговорили бабушка Надя и Лидия Ивановна съездить, отдохнуть от них от всех.

Дашка поехала.

И вернулась совсем другая. С иным пониманием, иным вкусом и чувством жизни, с мудростью, выстраданной глубоко переживаемым чувством вины.

Остались они с Катей вдвоем в вечер Дашиного приезда ночью в кухне разговаривать, после отшумевшей встречи, застолья небольшого с семьей.

– Красивая Италия? – спросила Катька напряженным тоном.

– А почему ты меня не спрашиваешь, как там мама живет? – поинтересовалась Дашка, строго глядя на сестру.

– Как она живет? – пожала пренебрежительно Катька плечами. – Хорошо живет. В Италии. А что, там можно плохо жить?

– Кать, – жестко, бескомпромиссно сказала Дашка, – четыре года прошло с тех пор, как умер папа. Тебе двадцать два, ты взрослая, умная тетка, что ты ей никак простить не можешь?

– А то! – прорвало годами лелеемую претензию из Катьки. – Мы тоже отца потеряли, а такое впечатление, что горе только у нее!

– Катя! – поразилась этой детской обиде Дашка. – Мы с тобой потеряли отца, это горе, это невосполнимая потеря, но мы потеряли только отца! А она потеряла все! Она с его смертью потеряла жизнь, себя, смысл – все! Он был ее дыханием, ее вселенной! Ты не понимаешь, что это огромная разница – наша потеря и ее? Ты хотя бы представляешь, что она пережила, когда держала папину голову на коленях в момент его смерти? Она умерла тогда вместе с ним. Оболочка осталась, а она умерла!

– Да что ты мне тут объясняешь?! – взорвалась Катька. – Она нас предала! В самый трудный, самый тяжелый момент, когда нужна была больше всего в жизни детям, бросила нас и предала!