Девушка пела в церковном хоре

– А во-вторых, мой бедный друг, Кондом не был изобретателем презерватива. Он лишь невольно дал ему имя, а мы, подданные другой империи, предпочли свою латынь.

– Латынь и только? Так, цитирую. Мужской щит. Резиновый товар. Кое-что небольшое для выходных.

– Настоящий моряк, Илья! А как насчет вот этого: гигиенические резиновые изделия для спецнадобностей, магазин Джона Роджерса, Невский, шестьдесят-двенадцать.

– И ты – его верный покупатель. Восхищаюсь. А ты знаешь, что феминистки против презервативов, потому что только женщина может решать, как ей поступать по части деторождения?

– Знаю. Это тот самый случай, когда я хоть в чем-то готов согласиться с графом Толстым, который на вопрос, что делать с феминистками, ответил коротко, одним глаголом, а именно…

– Да, да, слышал. Хорошо, Алексей, знаешь ли ты, для каких спецнадобностей применяется это гигиеническое изделие?

– Содрогаюсь от подозрений в собственном невежестве.

– Им очень удобно закрывать ствол ремингтона в пустыне, если дует сирокко… кажется, опять вру, в общем, если начинается пыльная буря. На двенадцатидюймовые орудия «Суворова» или «Сисоя» изделия богатырского размера изготовить не успели, дуракам из Адмиралтейства помешали дураки из Синода с его Победоносцевым, по моральным соображениям, так что мы все еще закрываем стволы парусиновыми чехлами. А могли бы… На страх японцам.

– Предположим, еще можно таким образом сохранять свежесть колбасы?

– Ерунда. Сигары! Сигары, мой друг! А вот, кстати, вечером вернемся на крейсер – не забудь спросить у Лебедева, правда ли, что все его замечательные сигары сохраняют свою свежесть в лучших презервативах с Невского проспекта.

– Спрошу непременно, даже не сомневайся. А при чем здесь тема очерка?

– Как это при чем? Ты рассказываешь читателю о том, что обязан сделать настоящий моряк по прибытии в порт. Причем рассказываешь на собственном опыте. Что ты думаешь, такое кто-то откажется читать?

– Минуточку, Илья. На собственном опыте?

– А куда, по-твоему, мы сейчас направляемся?

И Перепелкин торжественно достал из нагрудного кармана и вручил мне то самое резиновое специзделие, явно не петербургского происхождения. Купил в Дакаре? Или в Танжере?

Мы в раю, а в нем – как же без гурий.

Красная, как марокканский апельсин, земля, зелень, белые дома европейцев – небольшие, скромные, с колоннами. Выше по склону холма хижины туземцев, людей, которые мне непонятны: много индийцев, но немало и каких-то странных людей типа арабов. В общем, неграми их называть не следует.

А еще выше – голубые горы до облаков, загадочные, прекрасные. На пути к горам – ослепительно синие озера среди зонтичных растений, тонны фруктов, в озерах можно купаться… Я там еще не был, но непременно пойду.

Не был потому, что пока исследовал лишь сам городок Хельвиль. Почта с телеграфом – непременно, ледоделательный завод (счастье!), дом губернатора и теннисные корты. И, кто бы мог подумать, опять «Кафе де Пари». Нижним чинам туда вход запрещен (Рожественским, а не местными властями), но эти самые нижние чины и так отлично находят, где повеселиться.

Начиналось все с того, что когда все мыслимые ремонты стали завершаться, адмирал разрешил сходить на берег больным и особенно выздоравливающим морякам. С сопровождающими. Дальше начали пускать и здоровых.

Продолжилось все тем, что командам выдали морское довольствие за два месяца похода. И вот белые брюки и рубахи с синим воротником, фуражки в белых чехлах и такие же зачехленные пробковые шлемы виднелись теперь повсюду.

Местных жителей разных цветов кожи тут были сотни, но наших моряков – тысячи. С деньгами. И тут Хельвиль начал расти с каждым днем. В землю вкапывались столбы, к ним крепились плетеные стены, дальше появлялись скамейки – и много вкусных, хотя часто подозрительных напитков. Рядом торговали теми самыми тропическими одеждами, фруктами, чем угодно еще. Кажется, весь Мадагаскар начал стекаться к бухте, где в недоумении замерли наши корабли.

И ладно еще, что на берегу офицеры занялись запрещенными на борту играми (казино на столбах возникали одно за другим). Хуже было вот что:

– Ну-ка, Алексей, быстро.

Бежим в какой-то переулок, там намечается драка. Три офицера против небольшой толпы матросов. Перепелкин начинает передвигаться длинными кошачьими шагами к эпицентру проблемы, я прикрываю его спину (он оборачивается на мгновение, удовлетворенно кивает, говорит: «Грамотно»). Набыченные друг на друга люди при нашем появлении как-то успокаиваются, но из-за чьих-то плеч или голов доносится:

– Да ведь все скоро под воду уйдем, вашбродь. А под водой все равны. И было бы за что. За дрова воюем, так? Кто там из столицы к лесным концессиям в Маньчжурии руки тянул – я, что ли? Или вы, вашбродь? А?

Как всегда в таких случаях, лицо говорящего не видно, прячется сзади. Спросишь, кто сказал, – не ответят. В общем, драка отменяется. Офицеры обмениваются рукопожатиями и расходятся, стараясь не передвигаться поодиночке.

Мы все уйдем под воду? Вот такой боевой дух у эскадры?