Девушка пела в церковном хоре

Вторая эскадра некоторыми представителями стоит на том самом пути, на котором так жестоко поплатилась первая.

Вчера крейсер 1-го ранга “Дмитрий Донской” явил пример глубочайшего военного разврата; завтра может обнаружиться его последователь. Не пора ли оглянуться на тяжелый пример недавнего прошлого?

Поручаю крейсер 1-го ранга “Дмитрий Донской” неотложному надзору младшего флагмана контр-адмирала Энквиста и прошу его превосходительство принять меры к скорейшему искоренению начал гнилости в его нравственном организме.

Подписал: генерал-адъютант Рожественский.

Верно: флаг-капитан капитан 1-го ранга Клапье-де-Колонг».

Потом уже, где-то за Мысом бурь, мне объяснили: дальше штрафникам предстояло явиться в Главный Морской штаб с предписанием адмирала, но там возникнут сложности. Телеграмма Рожественского говорила о «неповиновении». Но, согласно всяческим уставам, неповиновение – это «сознательное неисполнение приказания, лично полученного от начальника». А наши Веселаго и компания, наоборот, действовали с разрешения командира и старшего офицера крейсера, то есть тех же начальников. А тогда что оставалось? Обвинить их в «неисполнении общих распоряжений начальника»? Думаю, что троицу в Петербурге списали на очередные безумства Бешеного Быка и… Что с ней стало дальше? Не знаю.

Со мной, как я уже сказал, не было ровно ничего, меня соблаговолили не заметить. Вдобавок остаться без издевок даже подобревшего Веселаго – то было прекрасно. Отправить с Селитренниковым очередной очерк в «Ниву» – то было удачно.

Наблюдать же проводы моих собратьев по гребле… это было грустно. Мы размахивали фуражками с кормового балкона вслед катеру, все гремели троекратным «ура», и тут Лебедев послал команду по реям. Пусть новые броненосцы и девственница-«Аврора», создания из иного времени, завидуют и помнят это античное зрелище всегда. Привет из прекрасного века парусников; как же он был хорош.

Я буду помнить, что эти трое избегли – возможно – смерти или жуткого увечья уже через пять месяцев ровно, хотя кто знает, что было бы с ними, останься они на «Донском». Может, и ничего.

И еще я буду помнить главное. Ночь среди корабельных огней, весла, сдирающие кожу с ладоней. И мою молчаливую клятву.

Я добьюсь ее – пусть она посматривает на меня со своей скамейки с сочувствием и дальше, она не знает, какие слова я сейчас молча говорю себе и ей. Нет, я не могу подло и тайно отбивать невесту у друга, давнего или только что обретенного. А если так, то я буду безупречен. Я буду беречь эту пару, как никто. Я буду держать венец над головой Ильи, если позовет. Я буду ждать долго, столько, сколько потребуется.

Но я добьюсь ее. Навсегда. На всю жизнь.

А потом была катастрофа

Мы готовимся. И мы готовимся всерьез, сказал я Вере – и сам испугался.

Не надо мне было это говорить ей или кому угодно на крейсере, даже Перепелкину. Ему – потом, может быть.

Потому что есть не только Алексей Немоляев, еще есть «мы», и это люди, которые никуда не спешат, потому что Россия – угрюмо сонная, злобная от речей агитаторов, терзаемая бомбистами и прочими неудачниками – она сама идет к нам в руки. А больше ей идти не к кому. По одной простой причине: управлять страной должны те, кто к этому более всего пригоден. Когда таким людям не дают дороги, возникают всякие недоумия, но они никоим образом не бесконечны.

Как выглядит переход от хаотичных и взбудораженных разговоров в ресторанах к работе – настоящей, неторопливой, организованной? Переход этот – чудо, других слов не подберешь. Но оно случается, особенно если вся империя его ждет.

Я в общем-то оказался в этой компании случайно и первое время смущался невероятно. Три князя – не пустяк, а у нас их ровно столько. Но меня позвал мой почти ровесник – Сергей, некий ординарный профессор Киевского университета, познакомились мы с ним через супругу – урожденную Токмакову, это длинная история. А завершилась она коротко:

– Господа, рекомендую вам человека с острым чувством видеть… Как бы сказать – видеть то, что другие не видят. Я бы рискнул добавить, что Алексей Юрьевич Немоляев одарен способностью чуять ветер до того, как он повеет. А занимается он в жизни – новыми людьми. Людьми уже нашего времени. В поэзии и прозе прежде всего, но не пренебрегает любыми героями, которые еще не знают, что станут героями. Пусть продолжает этим заниматься, но пусть делает это для нас и будет с нами.

На самом деле все было не так быстро, мы тайно заседали несколько дней на частных квартирах в Петербурге, я слушал – и мне было страшно. Потому что у этого «мы» появилось название – я не буду его произносить даже сам себе, пусть будет просто Союз; и появились цели. И довольно страшные цели – конституционная монархия вместо самодержавия (все об этом говорят, но попробуй сделай), и избирательное право, и – жутко сказать – возможность отбирать частные земли, хотя бы теоретически.

Появились также средства – то есть публичные, гласные, массовые кампании, так же как и письменное творчество (последнее было уже по моей части в том числе).