Девушка пела в церковном хоре

– Ваша поэзия прекрасна, господин Немоляев, но как насчет прозы?

Оборачиваюсь, вижу Рузскую, без шляпки, с большим и пушистым полотенцем и сумочкой-несессером в руках.

– В этой ванной плохо работает защелка, и мне не помешал бы рыцарь, охраняющий мою скромность. В прошлый раз я, кажется, смутила кого-то, ворвавшегося в ванную. Да? Вы согласны? Обещаю поспешить.

Но она никоим образом не спешила, когда я сторожил ее скромность в коридоре, прислушивался к струям воды, вздохам (сдержанным вздохам) и робкому звону флакончиков. А когда вышла, посмотрела на меня – опять же, по привычке, любезно и строго – и сказала:

– А кстати, господин Немоляев, мы с вами постоянно видимся, но мало говорили. И если вы не беспокоитесь уже о вашей скромности, то – вот это же вход в вашу каюту?

Там мы немедленно перешли на шепот, потому что сквозь эти двери многое слышно, да, кстати, они не запираются изнутри, здесь все-таки военный корабль, а не лайнер.

Но помочь женщине вытереть последние капли воды сначала с шеи, а потом уже и ниже, можно и молча.

– Я должна была бы смущаться вас, господин Немоляев, – бормочет она мне в плечо, – потому что – ну в самом-то деле, не очень молодая женщина соблазняет вас, пусть даже вы все время смотрите на нее этакими неприличными глазами… но…

И, уже на откидной, но достаточно удобной кровати:

– Но вы же слышали, наверное, что женщина… да, да, вот здесь хорошо… должна добиться, наконец, одинакового с мужчиной права искать, завоевывать, брать, а не уступать так называемым мольбам. Ну и… я подумала…

И еще чуть позже:

– А знаете, сколько всего интересного вы можете сделать с женской грудью? Если нет, то не стесняйтесь у меня научиться.

И потом, совсем потом:

– А теперь десерт после десерта – пошептаться на подушке. Вы же интересный человек, господин Немоляев. Расскажите, откуда вы родом, а потом я спрошу у вас, почему вы не бесприютный поэт, а какой-то очень, очень серьезно мыслящий человек из «Нивы», как это с вами такое в жизни случилось…

И мы доедаем с ней два последних апельсина из Танжера и шепчемся, шепчемся.

А цепочка кораблей так и режет светящиеся волны, которым нет конца.

Черный день эскадры

– Поскольку вы не назвали имя вашего секунданта, вам придется удовольствоваться услугами секунданта вашего противника. То есть моими, – мстительно поклонился мне лейтенант со смешным именем Веселаго.

Да у меня никто и не спрашивал имени моего секунданта. Господа моряки надо мной очевидно издеваются, ждут, что без секунданта я остановлю дуэль и гордо пойду в каюту читать книжки и писать очерки.

Не дождетесь.

Перепелкин, длинный, как бы это сказать – головастый? – ну да, красиво обрисованный череп… стоит где-то, видимо у барьера, в скудной полотняной робе, в рукавицах, и опирается на лопату, как на двуручный меч. Я плохо вижу его сквозь непроглядную пыль.

Вокруг – жуткий, черный, пахнущий копотью мир вместо элегантной палубы, совсем недавно поспорившей бы с лучшими океанскими лайнерами.

Приход эскадры куда бы то ни было начинается, а часто и заканчивается одним и тем же – и матросы, и офицеры высматривают в очередной гавани мрачные силуэты германских угольщиков. Тут, в Дакаре, их было целых одиннадцать штук – и с палуб раздался коллективный вздох облечения и ужаса: живем. Но живем страшно.

Потому что грузить предстоит весь следующий день и ночь. И, сразу скажу, это предстояло нам, раз за разом, все наше путешествие – черная немецкая стая огибала вместе с нами земной шар, снова и снова везя корм для пылающих топок там, внизу.

Броненосцы стыкуются с угольщиками борт о борт, превращаясь в странное двойное создание. Но с какими-то кораблями этого не получается, и тогда в ход идут баркасы, как бешеные работают тали, лебедки – как оно там называется, то, что крутится, скрипит, поднимает на борт поддоны с мешками (узнать морские термины у любого в кают-компании).

И нам грузят этот уголь мешками, а то и навалом. И эти корабли-двойки, и баркасы, и весь мир вокруг постепенно скрывается в громадных черных облаках. Не говоря о том, что сейчас черный мир чудовищно жаркий – у нас зима, а здесь находиться невозможно даже на палубе, не говоря о каютах.

И вот в этом ужасе начинается работа – для всех, и срочная, и бегом: надо нагрузить каждое бронированное чудище углем свыше всех мыслимых пределов, поскольку каждая погрузка оказывается везением.

О везении – позже, сказал я себе (моя голова сама по себе обдумывала очередной очерк, который я собирался назвать или просто «Уголь», или даже «Черный день эскадры»). А сейчас – вот-вот начнется.

– По требованию того, кому был брошен вызов, то есть лейтенанта Перепелкина, дуэль будет идти до полного изнеможения одного из дуэлянтов, – беспощадно чеканит Веселаго.

Это что за шутки – я-то думал, что соревнование будет на скорость или на объем груза. Или на то, чтобы выдержать, допустим, полчаса.