— Потому что православную религию на Руси прививали, устраивая показные казни: топили, жгли, привязывали за руки и за ноги к лошадям… Поп — это прах отцов предавший. А нам втирают, что якобы «пастырь овец православных». То есть люди верят, что они все овцы! Короче, эта религия — тупизм невь*бенный. Я и поделилась знаниями с прихожанами. Народ впечатлился, но меня быстро попросили оттуда.
— Мне сказали, что такого сквернословия они в жизни не слыхивали.
— Ну а какими ещё словами говорить о всей этой шушере, которая строит золотые, бл*дь, храмы в честь того, кого нет?! Самый-то пи*дец в том, что эти вот священнослужители, партиархи и схимы жирные сами не верят в религию. Это как работать актёром в реалити-шоу. Выучил сценарий в виде молитв, натянул на харю благообразную мину — и вперёд! Зато за стенами храма… Ты видел, в каких халупах живут люди? Да у них сквозь трещины в стенах руку можно просунуть! Бл*дь… Не жизнь, а сплошной бред.
— Понятно. Венчания тебе предлагать не буду. И детей крестить тоже, — как бы сам себе сказал Ян.
Параша не ответила, только зевнула и прикрыла глаза.
Уже в постели, после лёгкого перекуса и горячего душа, она спросила:
— Что, и приставать не будешь?
— Спи давай! — скомандовал Ян и натянул одеяло на Парашин нос.
Эта ночь стала самой счастливой за последние месяцы.
***
Параша, вернувшись в квартиру Яна, внезапно ощутила себя слабой женщиной. Такое бывает: сначала ты «свой парень» в компании, машешь кулаками и ругаешься, как сапожник, а потом вдруг понимаешь, что кто-то просто взял на себя часть твоего груза. И теперь ты можешь лететь, а не ползти.
Ян не пустил возлюбленную одну в общежитие. Он вообще говорил, что не обязательно туда идти, но Параскева настояла: телефон в тумбочке остался, кое-какие личные вещи…
Пожитков с момента её переезда в общежитие заметно поубавилось. Кое-что она сгоряча выбросила, остальное испортилось само или его помогли испортить. Оказалось, что возвращению домой подлежат только пара ежедневников, ноутбук и телефон. Подушку, которая слишком много знала о Парашиных слезах, пришлось выкинуть.
Стоило зарядить и включить мобильник, как позвонила заплаканная сестра и сказала, что Антон и Алевтина Сергеевна, свекровь, требуют, чтобы Тоня оформила половину квартиры на мужа, иначе их семейное корыто развалится.
— Полквартиры на дармовщину захотел? Су-у-ука! — прорычала в трубку Параша. — А ты что ответила?
— Я… Я не знаю… — простонала сестра.
— Ну, ты же понимаешь, зачем всё это делается?
— Думаешь, он меня бросит?
— А иначе зачем ему полквартиры?
— Блин… — пропищала Тоня. — Кажется, я его больше не люблю… Ведь, когда люди любят друг друга, они счастливы, да?
— Да.
— Прости меня, я такая дура… Теперь вот дочка без отца будет расти.
— Лучше без отца, чем без дома. Считай, что свою долю я отписала твоему ребёнку, и других совладельцев не потерплю!
— Да поняла я, поняла… — вздохнула сестра.
На следующий день Тоня сообщила, что выгнала мужа и подала заявление на развод. Параша же не стала умалчивать и призналась, что, наоборот, помирилась с Яном и скоро выйдет за него замуж. В конце концов, что стыдного в счастье?
***
Свадьбу перенесли на апрель. Отмечали в узком кругу, и на этот раз обошлось без трагедий и драк.
На празднике присутствовали только родственники и коллеги. Тоня с месячной дочкой Ариной тоже пришла и искренне радовалась за сестру.
Параша так и не вернулась на службу, она нашла своё призвание в частном сыске, правда, ненадолго: вскоре пришлось уйти в декретный отпуск. Сейчас в их семье подрастают две девочки-близняшки, так что в доме всегда шумно и весело.
Ян, в очередной раз доставая из кейса игрушки вместо документов, шутит, что Параскева растрои́лась. Вот так: было одно шаловливое счастье, и вдруг стало целых три.
В этом мире много несправедливости и лжи, и всё же нужно бороться за свою любовь, потому что она, как любое искусство, требует стараний.