Девушка из колодца

– Что ж, очень мило с ее стороны сказать обо мне подобное, – заметил Тарквиний, когда Келли рассказала ему об этом. Они стояли у колодца и смотрели вниз, в темноту, хотя в нем ничего не было видно. – Думаю, я бы неплохо смотрелся в мантии и в одной из этих гигантских шляп.

Некоторое время они молчат, продолжая вглядываться в глубины колодца в поисках чего-то, что так и не появляется.

– Так, значит, – начинает девушка, – твоими последними словами должно было стать «Помолчи, Келли. Позволь мне самому разобраться»?

– На меня сильно давили, знаешь ли. Посмотрел бы я, как ты придумала бы что-то получше за столь короткое время…

Келли смеется, и мальчик не может не присоединиться к ней. Но смех девушки прерывается, и она начинает плакать, дав волю накопившимся за последние несколько месяцев эмоциям. Тарквиний ничего не говорит, когда она поворачивается и рыдает у него на плече. Следы веселья исчезают с его лица, и он обеспокоенно смотрит поверх плеча кузины.

Встревоженный и потрясенный недавними событиями, отец Тарка немедленно вылетает обратно в Муцу. Он принимает версию полиции об оползне, но тратит достаточно времени, чтобы отчитать сына за то, что тот втянул Келли в неприятности. Удивительно, но мальчик смиренно переносит лекцию, и гнев в конце концов уступает место слезам облегчения. Вскоре все трое возвращаются в Токио. А еще через неделю – в Америку.

На данный момент храм Чинсей остается необитаемым, как и почти вся долина Яген в холодные месяцы. Ничто не движется на его границах, а если что-то и шевелится в сотнях кукол, которые все еще лежат, ожидая, когда их принесут в жертву, или в тех куклах, в которых скрывается что-то страшное, тщетно пытающееся разорвать красные нити, связывающие их формы, то никто так и не вырывается навстречу дневному свету и миру за его пределами. Святилище пребывает в покое и безмятежности, ожидая приближения зимы и целебной весны, которая наступит вскоре после нее.

23. Ханами

Проходит год, и, как и все люди, они становятся старше.

Келли встречается с Тарквинием и его отцом, чтобы вместе пообедать на маленькой улочке в центре Вашингтона, округ Колумбия, где сейчас живут Хэллоуэи. Тарку теперь шестнадцать. С тех пор, как Келли видела его в последний раз, он вырос на пять дюймов и в ближайшие месяцы, скорее всего, станет еще выше. Кожа мальчика теперь темнее, и ему куда легче улыбаться и заводить разговор. Его ораторский дар только улучшился: всю неделю он развлекает Келли забавными анекдотами и смешными историями, пока у нее больше не остается сил хохотать, и она умоляет его остановиться. На мальчике белая рубашка с короткими рукавами, ведь его татуировки исчезли.

Келли тоже изменилась. Она учится в Бостонском колледже и, как и Хэллоуэи, больше не живет в Эпплгейте. На ней платье до колен, ее волосы немного короче, но у нее до сих пор есть шрам на мизинце. Она получает стипендию и изучает те предметы, которые звучат куда более значимо, чем их истинная суть: степень в области образования, а также дополнительная специальность «международные отношения и культурология». У нее не всегда есть время видеться с Тарквинием, хотя они часто переписываются и договариваются о коротких визитах друг к другу. Сегодня очередь Келли, и после обеда они направляются к монументу Вашингтона, где вот-вот начнется Национальный фестиваль цветения сакуры.

– Не понимаю, почему бы просто не назвать это ханами, – говорит Дуглас Хэллоуэй. Из них троих меньше всего изменился именно он, хотя он начал слегка сутулиться, а вокруг его глаз появилось несколько новых морщинок.

Тарквиний закатывает глаза.

– Мы же не в Японии, пап. В Америке широкая публика вряд ли воспримет непонятное японское слово вместо простого «фестиваля цветения сакуры».

– Возможно, я мыслю слишком традиционно.

– Знаю. Мама, наверное, сказала бы то же самое. – В голосе Тарка больше не слышится ни гнева, ни страха, когда он говорит о своей покойной матери.

Но Национальный фестиваль цветения сакуры отходит на второй план по сравнению с так называемым Национальным парадом. Танцоры (их шестьдесят), держащие над головами различные символы и изображения цветущей сакуры (их тоже шестьдесят), дефилируют по улице. Мимо зрителей проплывают платформы разных форм и размеров (всего тридцать девять), а над головой парят гигантские воздушные шары с гелием (двадцать восемь), заслоняющие собой небо. Марширующие оркестры (из пятнадцати человек), которые аккомпанируют шествию, являются одним из многих развлечений для толпы, заполонившей обочины. Только на этой улице зевак почти три тысячи.

Келли и Хэллоуэи несколько минут наблюдают за парадом, прежде чем наконец решаются ускользнуть. Пусть шествие и радует глаз, им не по себе среди столь большого скопления народа. Поэтому они отправляются в менее населенные районы, где продавцы (двадцать человек) в честь фестиваля предлагают полакомиться японскими деликатесами.