Девушка из Хиросимы

Сумико хотела пойти за Яэко, но мужчина остановил ее жестом руки. Улыбка на его лице стала еще шире.

— Ты приехала сюда, кажется, сразу после войны? Ишь, как выросла! Учишься в школе?

— Кончила…

— Значит, у тебя глаза в порядке. Какого года рождения? Год мыши?

— Нет, год кабана.

— Хо, уже совсем взрослая. Семнадцать. Если родилась в год кабана, значит бойкая, с норовом. А где у тебя этот самый келоид? Тут? — Он приложил руку к своей груди, потом к животу.

— Нет… — Сумико покраснела и показала на плечо. — Здесь.

— А пятна на теле появляются?

Она мотнула головой и пошла вперед, но мужчина, сделав шаг в сторону, остановил ее.

— Хочешь поехать в город? — быстро зашептал он. — Будешь носить европейское платье и каждый месяц откладывать деньги. Сможешь хорошо устроить жизнь. Вот смотри, какие объявления…

Он вытащил из–под крылатки газету и развернул ее, но Сумико, отскочив в сторону, побежала к Яэко.

— Не оборачивайся! — сердито прошипела Яэко, схватив подругу за рукав. — Идем скорей! Зачем разговаривала с ним?

— Всё знает обо мне.

— Этот Барсук–Санта знает всё. Раньше был поваром в городе, а недавно занялся этим делом… ходит по деревням и набирает девочек, потом продает их. И все становятся этими… панпан–девками, которые гуляют с иностранцами. Не оглядывайся!

— Стоит и смотрит сюда, — хихикнула Сумико.

Уже темнело. За кипарисовой рощей с часовенкой божества Инари мелькали огоньки и раздавался стук ручного барабана. Девушки прибавили шагу. Вдруг Яэко остановилась, прислушиваясь к быстро приближающемуся рокоту. Вскоре он заполнил все небо. Но самолетов не было видно: они летели за облаками.

— Уже возвращаются, — сказала Яэко. — Это те, что пролетели в сторону моря, когда мы умывались. Уже слетали в Корею и возвращаются.

Время от времени ровный тяжелый рокот перебивался другим звуком, как будто кто–то размахивал над облаками огромным кнутом: сшюу–у–у! сшю–у–у!

В том месте, где дорога сужалась из–за выступающих с обеих сторон валунов, стоял столбик с желтой дощечкой. На дощечке поблескивали буквы из зеркальных стекляшек: «SLOW».

— Написали «медленно», а попрежнему шпарят вовсю, — сказала Яэко. — На прошлой неделе опять сшибли кого–то из Восточного поселка.

Немного дальше на большом плоском камне был наклеен бумажный лист с раскрашенным рисунком: играют дети, а над ними летят два самолета, на одном из них написано: «ENOLA». А в углу по–японски: «Борись с угрозой войны! Мир — в дом, войну — вон!»

— «Инола», — прочитала Яэко. — Так назывался самолет, с которого бросили пикадон.

«Кацу Гэнго», — прочитала Сумико подпись в углу. — Наверно, знаменитый художник… а дети нарисованы плохо. Похожи на головастиков. Я бы лучше нарисовала.

— Пошли скорей, — сказала Яэко.

Вокруг здания школы, украшенного бумажными фонариками и ветками остролиста, толпились дети и женщины с младенцами за спиной. Около грузовика стояли парни. Парни шумно переговаривались, хохотали и хлопали себя по рукам, покрытым татуировкой. Возле земляной арены для борьбы стояла большая кадка, к ней подходили по очереди и зачерпывали деревянным ковшом рисовую брагу.

Яэко толкнула локтем Сумико.

— А этот чудак тоже притащился сюда.

У качелей в углу площадки стоял молодой сутулый мужчина в картузе с длинным козырьком и в пальто, накинутом на плечи. На нем были темные очки.

— Странный какой–то, — Яэко фыркнула. — Приехал сюда после Нового года, уже около месяца здесь, но ни с кем не разговаривает. Я сперва думала, что он слепой.

— Ha днях подошел к нашей калитке и долго стоял… курил все время, — сказала Сумико. — Дядя потом говорил, почему это Таками–сан часто болтается около нашего дома?

Яэко усмехнулась.

— Дядя Сумитян не посмеет прогнать его. Он двоюродный брат госпожи Сакума. Наверно, узнал, что Сумитян тоже попала под пикадон, хочет познакомиться.

Дядя сказал, что Таками–сан долго лежал в больнице в Нагасаки после пикадона и не мог совсем говорить, а потом поправился. Ему время от времени делают переливание крови. Скоро поедет в Киото учиться в университете.

— Он немножко сумасшедший, — Яэко строго посмотрела на подругу. — Не надо разговаривать с ним.

Из распахнутых окон школы донесся протяжный возглас:

— Черте–ей вон! Сча–астье в дом!

Из здания школы на крыльцо вышел толстый борец с высокой, похожей на парик прической, с торчащим вверх пучком волос. Он держал деревянный поднос с ящичком, на котором был написан иероглиф «счастье». За ним высыпали на крыльцо мальчики и девочки, густо напудренные, с подведенными бровями и нарисованными пятнышками на лбу, в пестрых бумажных колпаках и с привязанными к шее коробками. На колпаках и коробках тоже красовался иероглиф «счастье».

Парни у грузовиков прекратили галдеж. Среди полной тишины борец рявкнул: «Чертей вон, счастье в дом!» — и неуклюжим жестом швырнул пригоршню жареного гороха в толпу. Все бросились собирать горошины счастья.