Девушка из Дании

Эту часть из некролога вымарают. В нем также не упомянут, как Эйнар мочился в канал, набравшись «Туборгом» после продажи своего первого полотна. Он был молодым копенгагенцем в твидовых штанах, на поясе собиравшихся в гармошку, с лишней дыркой в ремне, пробитой при помощи молотка и гвоздя. В Королевской академии изящных искусств он обучался за счет стипендии для юношей из сельской местности; никто не ожидал, что он преуспеет в живописи, разве что освоит базовые приемы – композиция, передний план – и вернется на свои болота, где сможет сколько угодно писать крыши муниципальных зданий северной Ютландии и сцены со скандинавским богом Одином. А потом, в тот день ранней весной, когда холодный воздух в легких собирался кристалликами, в Академию заглянул человек в плаще. Картины студентов были развешаны вдоль стен в коридорах и по обе стороны широкой лестницы с белыми перилами, где через несколько лет Грета возьмет голову Эйнара в ладони и влюбится в него. Миниатюрный пейзаж кисти Эйнара, изображавший торфяное болото, висел в рамке, покрытой фальшивым сусальным золотом, – Эйнар потратил на нее все деньги, заработанные участием в медицинских опытах, которые проводились в городской больнице.

Человек в плаще говорил тихо; Академию облетел слух, что это галерист из Парижа. На нем была широкополая шляпа, отделанная полоской кожи; из-под шляпы почти не было видно глаз. Рот обрамляли небольшие светлые усики; легкий запах газетной бумаги тянулся за незнакомцем, точно автомобильный выхлоп. Исполняющий обязанности ректора герр Румп, менее одаренный потомок герра Г. Румпа[80], представился визитеру и провел его по коридорам Академии, серые, не покрытые лаком полы которых были дочиста отмыты сиротками из приюта, в силу малого возраста еще не способными забеременеть. Румп пытался привлечь внимание приезжего к полотнам, созданным его любимыми учениками, кудрявыми барышнями с наливными грудями-яблочками и юношами, чьи ляжки напоминали окорока. Однако человек в плаще, якобы сказавший (хотя этого так никто и не подтвердил): «У меня нюх на таланты», не желал восторгаться выбором Румпа. Он кивнул, глядя на картину с мышью и куском сыра авторства Гертруды Груббе, брови у которой были невероятно желтыми и пушистыми, точно два перышка, оброненные канарейкой. Он также задержался перед жанровой сценой, изображавшей торговку лососем, – ее написал студент по имени Софус Брандес, чьего отца зарезали на пароме, идущем в Россию: убийца не простил ему единственного похотливого взгляда в сторону своей юной невесты. А потом человек в плаще остановился перед небольшим пейзажем Эйнара. Ночь, торфяное болото; дубы и ивы – лишь смутные тени, земля – темная и маслянистая, как нефть. В углу, рядом с валуном, испещренном крапинками слюды, притулился спящий на холоде песик. Только вчера герр Румп обозвал эту картину «слишком темной для датской школы живописи» и потому выделил ей не самое удачное место на стене, возле чулана, где приютские сиротки хранили веники и переодевались в рабочие сарафаны, носить которые их заставлял герр Румп.

– Вот эта хороша, – промолвил незнакомец. Его рука потянулась к внутреннему карману плаща и извлекла оттуда бумажник, сделанный – опять же, по слухам – из крокодильей кожи. – Как зовут художника? – осведомился он.

– Эйнар Вегенер, – сообщил герр Румп, чье лицо постепенно налилось жаром и приобрело яркий цвет желчи.

Человек в плаще заплатил ему сто крон, снял картину со стены, и все в Академии – и герр Румп, и студенты, что подглядывали в дверные щелочки аудиторий, и администраторши в наглухо застегнутых блузках, и приютские сиротки, замыслившие тайный план (позже он провалился) вытолкнуть герра Румпа из окна Академии, и, наконец, Эйнар Вегенер, который стоял ровно на том месте, где позже Грета подарит ему поцелуй, – зажмурились. Ибо сей случай был настолько удивительным, что вся Академия сделала это одновременно: все присутствующие, будь то художники или нет, одновременно зажмурились и покачали головами. Когда же они открыли глаза, окна Академии заливал свет солнца, обогнувшего шпили Копенгагена, а незнакомец в плаще исчез.

В некрологе не напишут про этот день. Как и про тот августовский вечер с Гретой, еще до свадьбы, сразу по окончании войны. Грета, которая вернулась в Копенгаген всего месяц назад, приколола к соломенной шляпке цветки георгинов, явилась в Академию и постучала в дверь его кабинета, а когда он открыл, сказала:

– Идем!

Они не виделись с ее отъезда за океан в самом начале войны.

– Что нового? – спросил Эйнар, и она лишь пожала плечами:

– Здесь или в Калифорнии?

Она повела его на площадь Конгенс-Нюторв[81], где вокруг конной статуи короля Кристиана V бурлил людской поток. У Королевского театра стоял одноногий немецкий солдат; на тротуаре перед ним лежала холщовая фуражка, в которую он собирал подаяние. Грета взяла Эйнара за руку и негромко охнула. Она бросила солдату несколько монет и спросила, как его зовут, однако из-за сильной контузии он не разобрал ее слов.