Девушка из Дании

Отец Ханса носил баронский титул. Мать, женщина с волосами мышиного цвета, стянутыми в тугой пучок, общалась с сыном исключительно на французском. Ханс, чьи щеки и подбородок были усыпаны веснушками, как и Эйнар, в сравнении со сверстниками выглядел щуплым, но в отличие от него обладал живым и резким голосом – голосом нормального неугомонного мальчишки, которым одинаково уверенно разговаривал и с лучшим другом, и с гувернанткой, француженкой с Корсики, и с сизоносым приходским священником. Ханс относился к тому типу детей, что, набегавшись за день, мгновенно, счастливо и без единого звука засыпают, лишь только голова коснется подушки. Эйнар знал об этом, ибо, ночуя в гостях у друга, всякий раз до самого рассвета лежал без сна, так как от возбуждения не мог сомкнуть глаз.

Эйнар был двумя годами младше Ханса, но ему это не мешало. В четырнадцать Ханс, мелковатый для своих лет, все же обходил товарища ростом. Двенадцатилетнему Эйнару Ханс с его чересчур крупной по отношению к телу головой казался старше всех остальных знакомых мальчиков. Ханс разбирался во взрослых, которые правили этим миром: он знал, что те не любят, когда им указывают на непоследовательность их поведения.

– Нет-нет, молчи, – говорил он другу, когда отец Эйнара, беспрестанно сетовавший на то, что прикован к постели, откидывал пуховое одеяло и мчался к чайнику, стоило госпоже Боор или госпоже Ланге заглянуть в дом, чтобы посплетничать.

В другой раз Ханс, сложив пальцы узким рыбьим плавником, убеждал Эйнара не рассказывать отцу о намерении стать художником.

– Ты еще не раз передумаешь, зачем волновать его сейчас? – пояснял Ханс, кончиками пальцев касаясь руки Эйнара, отчего тонкие черные волоски на ней вставали дыбом, а кожа покрывалась твердыми пупырышками.

Эйнар доверял мнению Ханса, ведь тот так много всего знал.

– Никому не говори о своих мечтах, – наставлял Ханс, показывая Эйнару, как нужно взбираться на старый дуб, раскинувшийся на краю болота. Корни дерева таинственным образом обвивались вокруг большого валуна, такого белого и блестящего от вкраплений слюды, что в солнечный день на него нельзя было смотреть. – Я мечтаю сбежать в Париж, но говорить об этом никому не собираюсь, сохраню свой план в секрете. Однажды я просто исчезну, вот тогда все и узнают, – заявил Ханс, вися на ветке вниз головой. Его рубашка сползла, обнажив поросль на впалой груди. Если бы он разжал руки, то свалился бы аккурат в пузырящуюся болотную жижу.

Однако в болоте Ханс не утонул. К тому времени, как Эйнару исполнилось тринадцать, они с Хансом сделались лучшими друзьями. Эйнара это удивляло: со стороны такого юноши, как Ханс, он ожидал как минимум презрения. А вместо этого Ханс звал его поиграть в теннис на площадке за особняком, засеянной райграсом и размеченной при помощи сахарной пудры. Обнаружив, что Эйнар машет ракеткой как попало, он объяснил тому принципы судейства, заявив, что роль арбитра в любом случае важнее. Как-то вечером Ханс и один из его братьев (всего их было четверо) решили позлить мать и стали играть в теннис голышом. Эйнар в теплом свитере устроился на замшелом камне под красным бумажным зонтиком, который Ханс воткнул в землю для защиты от солнца. Эйнар старался судить беспристрастно, хотя понимал, что подсознательно хочет победы Ханса, и поэтому просто сидел на камне и объявлял очки: «Сорок – ноль в пользу Ханса… Эйс и очко Хансу», – а Ханс с братом летали по площадке, и их розовые пенисы мотались, словно хвостики шнауцеров, заставляя Эйнара в тени зонтика пылать изнутри, пока Ханс не одержал победу на матч-пойнте. После этого все трое вытерлись полотенцами, и голая рука Ханса задела спину Эйнара.

Баронесса привезла сыну из Берлина воздушного змея, склеенного из рисовой бумаги и бальзовых дощечек. Змей имел форму подводной лодки, и Ханс любил запускать его в небо. Ханс лежал на ковре из люцерны, сжимал в руках катушку с намотанной леской и смотрел, как змей парит над болотом.

– У кайзера[10] точно такой же, – хвастался он, жуя травинку.

Ханс и Эйнара учил запускать змея, но тот никак не мог поймать правильные воздушные потоки. Снова и снова бумажный змей взлетал, подхваченный ветром, а потом ударялся о землю, и всякий раз Эйнар замечал, как досадливо морщился Ханс в этот момент. Мальчики подбегали к месту падения, и Эйнар оправдывался:

– Не знаю, как это получилось, Ханс, правда. Прости, пожалуйста.

Его друг доставал перевернутого змея, отряхивал от одуванчиков и говорил:

– Как новенький.

Эйнару по-прежнему не давалось управление змеем, и вот однажды, когда мальчики глядели в небо, лежа в люцерне, Ханс сказал:

– Вот, держи. – Он воткнул катушку между колен Эйнара и улегся обратно. Эйнар лопатками чувствовал ямки, вырытые лисами. Каждый раз, когда змей натягивал леску, катушка начинала вращаться, и спина Эйнара выгибалась.

– Вот так, хорошо, – одобрил Ханс. – Направляй его коленками.